Полное название этой публикации: «Медитация, травма и страдания в тишине. Поднимаем вопросы о том, как преподают и практикуют медитацию в западном контексте в свете современной травмаинформированной модели» (оригинал публикации), автор Джейн Компсон (Jane Compson, PhD).

Джейн Компсон получила докторскую степень в области сравнительного религиоведения в Бристольском университете в 1998 году. Работала преподавателем философии и религиоведения в Университете центральной Флориды с 2003 по 2012 год. В 2012 году получила должность доцента междисциплинарных искусств и наук в Вашингтонском университете в Такоме, где преподает религиозные исследования, философию и этику. Фасилитатор MBSR, в 2012 году получила мирское рукоположение в буддийские священники от Роши Джоан Галифакс в Упая Дзэн-центре.

Статью прислала мне Наталья Янчишина, она же сделала перевод, который я затем отредактировал, и выкладываю теперь здесь для вашего ознакомления. Хотя в этом тексте рассказ про то, как в обучении медитации можно учитывать опыт психологической травмы, ведётся с позиций конкретного метода — Модели устойчивости к травмам (The Trauma Resiliency Model), принципы и выводы хорошо соотносятся с моей статьёй про травмаинформированность в практике медитации.

Введение

Существуют тысячи исследований, демонстрирующих пользу практики медитации (особенно, медитации осознанности) во многих областях. Понятно, что если изучать и надлежащим образом выполнять практики медитации осознанности, то это принесёт пользу независимо от того, какая у практикующего цель — стать лучшим теннисистом (Bernier et al 2009, Kee and Wang, 2008) или получить освобождение от страданий. И напротив, очень сложно найти научные, академические статьи, документирующие какие-либо негативные эффекты медитации. Одна из причин может состоять в том, что никаких отрицательных эффектов нет. Однако, поскольку я так или иначе взаимодействовала с буддийскими сообществами и сообществами MBSR более двадцать лет, то слышала достаточно рассказов и свидетельств, чтобы предположить, что медитацию можно преподавать и практиковать «плохо» — другими словами, вредным для психики и физического здоровья образом. Многие другие члены этих сообществ также сообщают, что слышали такие рассказы. Например, нейроучёная Уиллоби Бриттон создала проект «Темная ночь», в котором её команда собирает и анализирует отчеты о различных когнитивных, аффективных, перцептивных и физических проблемах, которые могут сопровождать медитацию или другие созерцательные практики.

В этой статье я сначала представлю телесно-ориентированную интервенцию для того, чтобы справляться с травмой — Модель устойчивости к травме (Trauma Resiliency Model, TRM), разработанную Лори Лейтч и Элейн Миллер-Карас. Я буду использовать эту модель, чтобы выделить некоторые из аспектов потенциального психологического стресса, который может сопровождать практику медитации, и покажу, как понимание физиологии нервной системы, заложенное в TRM, может помочь объяснить, смягчить и предотвратить некоторые из этих трудностей. Затем я расскажу о некоторых последствиях этих предложений в свете того, как медитация преподается и практикуется на Западе. Я утверждаю, что буддийские традиции изобилуют понятиями, инструментами и техниками для работы с некоторыми из этих психологических сложностей. Однако некоторые из этих методов, возможно, были «потеряны при переводе», поскольку буддийское обучение медитации было адаптировано для западной аудитории. Я покажу, что, по иронии судьбы, с практической точки зрения некоторые светские методы обучения осознанности (такие как MBSR) могут быть психологически более «безопасными», чем те, которые предлагаются в (западном) буддийском контексте. В заключение я предложу несколько способов того, как можно иначе преподавать буддийскую медитацию в определенных западных контекстах, чтобы минимизировать риски психологического страдания. И речь здесь не столько про нововведения, сколько про вспоминание (и интеграцию) тех учений, которые уже есть в буддийской традиции, и которые, вероятно, были проигнорированы или замещены по мере того, как учение медитации пришло на Запад.

Модель устойчивости к травмам

Модель устойчивости к травмам (The Trauma Resiliency Model) была разработана Элейн Миллер-Карас, MSW, LCSW и Лори Лейтч, доктором философии, соучредителями Trauma Resource Institute в 2006 году.

TRM — это основанная на навыках клиническая и бытовая интервенция, повышающая устойчивость за счет применения навыков саморегуляции индивидуально и в групповом формате. Несколько адаптаций этой техники были разработаны для удовлетворения потребностей различных групп населения, таких как дети, военнослужащие и ветераны, а также люди, страдающие от расстройств пищевого поведения и зависимостей. Она опирается на различные терапевтические модели или теории, в том числе модель Соматического переживания Питера Левина (Somatic Experiencing, Levine, 2005), теорию Сенсорной интеграции Джин Эйрес (Ayres, 1972) и концепцию «чувствуемого смысла» Юджина Джендлина (felt-sense, Джендлин, 1978). Пространство данной статьи не позволяет подробно объяснить эти теории, но все они фокусируются на осознавании тела. Я прошла два обучающих семинара в TRM, и поэтому больше всего знакома с этой моделью, так что сосредоточусь на ней; однако, как упоминалось выше, это не единственная модель, которая продвигает соматические техники для того, чтобы справляться с травмой. Этот соматический фокус типичен для недавнего «биологического поворота» в теме травмы, где аффективную и соматическую дисрегуляцию, сопровождающую травму, всё больше понимают в связи с подкорковыми процессами и механизмами.

Другими словами, симптомы травмы являются результатом биологических процессов в вегетативной нервной системе (ВНС), а не свидетельством «психической слабости» или когнитивных патологий, хотя паттерны нарушения регуляции, вызванные травмой, действительно могут привести к физическим или психологическим заболеваниям. Эти модели понимают симптомы травмы как более частые и широко распространенные, чем только переживания тех людей, кто подверглись тяжелым травмирующим событиям, в результате которых был поставлен клинический диагноз посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Я утверждаю, что в таком новом понимании травмы есть смысл для практикующих и учителей буддийской медитации. Это помогает объяснить, почему некоторые медитирующие испытывают диссоциативные эпизоды, и уязвимы для них или других патологий. Эта модель также предлагает методы, которые могут помочь избежать таких проблем психологической дезинтеграции.

Чтобы понять модель TRM, полезно иметь представление о различных процессах функционирования нервной системы. Один набор процессов, обычно ассоциирующихся с верхней частью ствола головного мозга и основанием переднего мозга и лимбических структур, связан с базовым выживанием и инстинктивным поведением, таким как питание, борьба, бегство, застывание и размножение. Данные процессы происходят на инстинктивном, бессознательном уровне (хотя некоторые из этих факторов также подлежат сознательному контролю) и регулируют вегетативные функции пищеварения, размножения, кровообращения и дыхания.

Другой набор процессов связывают с лимбической системой, которую также иногда называют «эмоциональный мозг». Она включает в себя миндалевидное тело, которое тренеры TRM называют «детектор дыма» мозга, потому что оно определяет эмоциональную валентность поступающих сенсорных данных и оценивает эти стимулы на предмет угрозы. Также оно отвечает за переживания эмоциональной привязанности. Когда миндалевидное тело активируется, способствуя возникновению состояния страха, оно подавляет социальную активность и привязанность. И наоборот, ощущение социальной связи и привязанности может снизить активацию миндалины (Davison and Begley, 2012, 69). Лимбическая система работает с «мозгом выживания» для создания шаблонов ответов на раздражители. Например, детский опыт укуса пчелы может храниться в памяти с негативными ассоциациями, так что любые будущие встречи с пчелами вызывают отвращение. Это может быть полезной и адаптивной функцией в случае реальной опасности — однако может быть и дезадаптивной. Например, предположим, что во время укуса пчелы субъект стоял возле цветущей жимолости. Частью неприятного воспоминания об укусах пчел может быть запах жимолости — если этот запах включен в шаблон памяти, тогда человек может испытать неадекватную негативную реакцию страха в будущем, когда он почувствует запах жимолости.

Структуры, преимущественно связанные с лимбической системой и «мозгом выживания» расположены глубоко внутри мозга. «Новейшая» часть нашего мозга в эволюционных терминах — это неокортекс, который находится во внешней части мозга. В то время как другие области мозга демонстрируют корковую архитектуру, сложность новой коры превосходит филогенетически более древние регионы по морфологической сложности и функциональным связям. Неокортекс гораздо более развит у приматов, китообразных и слонов, а у людей также некоторые очень специализированные области неокортекса (например, лобные поля) показывают развитие, которое намного превосходит сложность гомологичных регионов у других млекопитающих. Эти высшие корковые центры связаны с сознательным осознаванием окружающей среды, осознанным принятием решений и определенными аспектами самосознания. С точки зрения эволюции, неокортекс развивался последним.

Здесь Джейн Компсон ошибается, и предлагает устаревшие взгляды на эволюцию мозга. В организме всё развивается целостно, так что сказать, что «неокортекс развивался последним» будет попросту некорректно. При этом, она достаточно корректно и аккуратно говорит про наборы процессов, ассоциируемых с определёнными структурами мозга. — Виктор Ширяев

Важно отметить, что все три системы не полностью дискретны — они связаны. Однако каждая из этих различных систем имеет свои собственные способы функционирования, которые могут, сотрудничать друг с другом, но не всегда это делают. Например, деятельность неокортекса, связанная с сознательным мышлением, может быть нарушена деятельностью двух других системы. Вернемся к примеру с личностью, которую ужалила пчела в детстве, впадающей в панику всякий раз, когда она чувствует запах жимолости. Ее рациональные мыслительные процессы, связанные с неокортексом, могли признать иррациональность этого страха — она понимает, что часто пчел нет в поле зрения, и что сам запах не может причинить ей вреда. Однако она не может отменить этот страх силами разума. Другими словами, влияние выживания и лимбической системы, основанные на ее опыте и поведении, переопределили функции рассуждений неокортекса. Модель устойчивости к травме, вдохновленная Концепцией соматических переживаний Питера Левина описывает такой опыт как «выброшенный из зоны устойчивости».

Зона устойчивости (зона резильентности) — это состояние, в котором мы спокойны, функции мозга и тела интегрированы, и у нас есть оптимальные возможности для гибкого и адаптивного реагирования на окружающую нас обстановку. Когда мы находимся в зоне устойчивости, и неокортекс «включён» — у нас повышенная ясность ума, и функции нашего тела (например, пищеварение) работают эффективно. В другом месте Сигел описывает это состояние как «нейронную интеграцию» или «связь анатомически или функционально дифференцированных нервных областей с отдаленными областями мозга и тела» (Сигел, «Внимательный мозг»). Это состояние находится в «сердце благополучия в отношениях». В этом состоянии относительной согласованности и интеграции, мы расслаблены и склонны к социальной активности. Наши симпатическая и парасимпатическая нервная система в пределах нормы — другими словами, бывают случаи, когда наша симпатическая реакция может быть более активной, что дает нам повышенное чувство энергии или бдительности, а также периоды, когда парасимпатическая реакция более активна, вызывая повышенное чувство расслабления или сонливости. Такое колебание совершенно нормально и соответствует пребыванию в «зоне устойчивости», которая поддерживает интегративное функционирование.

Однако травмирующее событие или воспоминание могут заставить нас «выскочить» из этой устойчивой зоны в состояние дисбаланса, когда-либо симпатическая или парасимпатические реакции вегетативной нервной системы становятся гипер-активироваными. В случае чрезмерной активации симпатической нервной системы наблюдаются такие симптомы как повышенная бдительность, мания, беспокойство, паника, бессонница и ярость. В случае гиповозбуждения парасимпатическая реакция чрезмерно активна, что приводит к таким состояниям, как депрессия, онемение, вялость и гиперсомния. В обоих состояниях функции мозга, связанного с неокортексом, такие как способность к общению и склонность к социальному взаимодействию, сдерживаются.

Важно отметить, что каждый из нас может столкнуться с событиями, которые потенциально могут стать травматичными, и могут «выбросить нас из зоны устойчивости» в какой-то момент жизни. Естественно, что у людей есть вариации в «пропускной способности» их устойчивой зоны — что травматично для одного человека, может совсем не беспокоить другого. Вне зависимости от того, каким был травмирующий раздражитель, здоровые люди вернутся в зону резильентности. Некоторые люди, тем не менее, могут так переживать событие или совокупность событий, достаточно травматичных, что их способность вернуться к этому состоянию равновесия серьезно нарушается до такой степени, что они могут оказаться в практически постоянном состоянии дисрегуляции нервной системы, которое препятствует нормальному функционированию.

Возможно, одна из самых важных вещей, о которых нужно знать, — это сила реакций выживания бей/беги/замри, которые способны внезапно перекрыть деятельность префронтальной коры (ПФК), самой недавно развившейся части мозга, которая поддерживает регуляцию наших мыслей, действий и эмоций (Арнстен, 2009). Префронтальная кора головного мозга также связана с «настройкой на других, модулированием страха, гибкой реакцией,… проявлением проницательности и сочувствия… [и] соприкосновением с интуицией и моралью» и также играет интегративную роль — длинные нити префронтальных нейронов связывают дифференцированные области мозга и тела". (Сигел, «Внимательный мозг»).

Острый и даже легкий неконтролируемый стресс резко и быстро снижает функциональность ПФК, оставляя эмоции и поведение под контролем более примитивных мозговых цепей, управляемых миндалевидным телом: «во время стресса, оркестровка паттернов реакции мозга переключается с медленного, вдумчивого регулирования ПФК на рефлекторные и быстрые эмоциональные реакции миндалевидного тела и связанных с ним подкорковых структур» (Арнстен, 2009, 411). В самом деле, это может создать «порочный круг» — стресс не только подавляет регулирующие эффекты ПФК, но и стимулирует активирующее влияние миндалевидного тела, усиливая обусловленность страхом. Это первый ключевой момент; острый или даже легкий стресс может привести к тому, что регулирующие функции ПФК относительно «выключаются». По этой причине сторонники TRM и подобных моделей приводят доводы в пользу некоторой неэффективности «разговорной терапии» для людей, находящихся в активном стрессе — просить кого-нибудь «рационализировать» или «обдумать» свой ответ, когда они находятся в таком состоянии, просить делать их то, к чему они, по крайней мере временно, неврологически неспособны.

Навыки модели устойчивости к травмам призваны помочь людям вернуться от состояний дисрегуляции нервной системы до относительного комфорта зоны устойчивости. Модель состоит из девяти навыков (включая некоторые методы соматических переживаний (Somatic Experiencing)), которые субъект изучает и практикует под руководством практикующего специалиста.

Первые шесть навыков называются навыками самопомощи, потому что после их освоения субъект может выполнить их самостоятельно, чтобы успокоиться. Эти навыки включают в себя три основных элемента: 1. «Отслеживание», «выявление ресурсов», «заземление» и «жесты», 2. «Помощь сейчас» и 3. «Сдвинуться и остаться». Условия статьи не позволяют подробно объяснить эти навыки. Достаточно сказать, что они сосредотачиваются на сфере телесных ощущений, используя навыки «отслеживания» через «выделение ресурсов», чтобы побудить объект сосредоточиться на нейтральных или приятных телесных ощущениях, чтобы деактивировать ощущения, связанные с дистрессом. «Отслеживание» описывает умение осознавать реальные ощущения в теле, что-то сродни тому, что в буддистских терминах можно было бы описать как внимательность к телу. Навык «находить ресурсы», культивировать положительные мысли или эмоции, уделяя особое внимание тому, как они проявляются в соматическом осознавании: теория здесь состоит в том, что эти положительные мысли помогают успокаивать и стабилизировать нервную систему, возвращая ее в более целостное состояние. «Заземление» — техника привлечения внимания к ощущениям контакта тела с тем, на что бы оно ни опиралось (на землю, стул и т. д.). Базовые навыки «отслеживания», «обретения ресурсов» и «заземления» стоят на первом месте в процессе TRM, потому что они обеспечивают способ оценки того, может ли человек обращать внимание на свое тело на сенсорном уровене, и потому что они обеспечивают доступ к ощущениям благополучия. Когда субъекты усвоили первые шесть навыков, они могут практиковать их, когда чувствуют, что входят в состояние подавленности или нарушения регуляции нервной системы. Когда эти навыки саморегуляции уже освоены, для их применения терапевт не нужен.

TRM также предполагает, что травмирующие воспоминания могут «застрять» или «быть заблокированы» в нервной системе. Когда мы находимся в режиме «бей или беги», мы иногда не имеем возможности разрядить эту энергию посредством «сражения» или бегства. Теория, лежащая в основе модели TRM, предполагает, что эту энергию необходимо «разрядить», чтобы освободить травмирующую память. Это достигается за счет «колебания» между травмирующими событиями в памяти и осознаванием положительных эмоциональных состояний, что в конечном итоге ведет к избавлению от травмирующей энергии, получая доступ к ней из устойчивой зоны, а затем представляя завершение сорванного или заблокированного защитного ответа. Процесс колебания предполагает, что человек учится переключаться между доступом к травматическим воспоминаниям в «малых дозах» — другими словами, до такой степени, что получается заметить начало эффектов нарушения регуляции, связанных с этими воспоминаниями, но это не приводит к состоянию «захваченности» ими. Чтобы держать экспозицию под контролем, людям рекомендуется переключать внимание на нейтральные и/или положительные физические ощущения, связанные с «заземлением» и «обеспечением ресурсами». Термин «маятник» используется потому, что внимание колеблется между исследованием травматической памяти и успокаивающим акцентом на положительных или нейтральных стимулах. Этот этап практики часто сопровождается движениями или признаками расслабления, например, более глубоким вдохом или снятием мышечного напряжения. Это считается хорошим признаком, означающим высвобождение или разблокирование накопленной энергии, и завершение защитной реакции, которая была сорвана в исходном событии.

Роль TRM-специалиста особенно важна на этой стадии процесса, так как он наблюдает за признаками гиперактивации симпатической нервной системы и подскажет, когда следует вернуться назад, чтобы сосредоточиться на успокаивающих стимулах, прежде чем человека захватят травмирующие воспоминания. В модели TRM это называется «титрованием» (titration) и является важным, потому что оно предотвращает «катапультирование» человека обратно во всеобъемлющую травму исходного события. В то время как первые шесть навыков сосредоточены на успокоении и восстановлении равновесия в нервной системе, седьмой, восьмой и девятый навыки (маятник, титрование и завершение реакций выживания) сосредоточены более конкретно на рассмотрении ранее пережитой травме. Т.к. доступ к травмирующим воспоминаниям может легко привести к чувству дисрегуляции и стресса, настоятельно рекомендуется, чтобы эта часть процесса проходила с терапевтом, а не в одиночку.

Три ключевых момента TRM

В модели устойчивости к травмам необходимо выделить три ключевых момента, прежде чем применять её к медитации:

1. Во-первых, это утверждение TRM о том, что нервная система «говорит на языке ощущений», в отличие от языка слов или мыслей. Это основано на идее, что слова и мысли связаны с активностью неокортекса, тогда как лимбическая система «говорит на языке эмоций», а мозг «выживания» реагирует на ощущения. Когда мы в стрессе или травмированы, эти два последних аспекта функции мозга наиболее активны, поэтому с ними имеет смысл управляться через практики, основанные на ощущениях и эмоциях.

Например, в практике «заземления» человек направляет внимание к эмоционально нейтральным физическим ощущениям в теле, тогда как «подпитка» вызывает положительные эмоции и, что важно, акцентирует внимание на том, как эти эмоции воспринимаются с точки зрения ощущений в теле. Когда мы вспоминаем опасную или стрессовую ситуацию, наше тело может напрячься и реагировать так, как если бы мы все еще были в этой опасности. Подобным образом, когда мы сосредотачиваемся на нейтральных или положительных эмоциях, тело реагирует соответствующе. Если через процесс «интенсификации ресурсов» мы усиливаем этот стимул и эффект, мы поощряем активацию парасимпатической нервной системы, противодействующей стрессовой реакции.

Тренеры TRM постоянно напоминают клиенту вернуться к этому акценту на теле, а не на каких-либо «историях» или «рассказах» об их опыте, потому что ощущение, а не мысль — это ключевой портал доступа к вегетативной нервной системе.

2. Второй момент, связанный с тем, что было сказано выше, заключается в том, что согласно некоторым исследованиям, тренировка осознанности увеличивает активность ПФК и снижает активность в (правой) миндалине. Такие изменения связаны с повышением субъективного чувства благополучия и уровней психологического и физического здоровья (Creswell et al, 2007; Lutz et al, 2007, Taren et al. 2013). Это говорит о том, что регулирующие и успокаивающие эффекты осознанности кажутся связанными с деятельностью ПФК. Однако, когда мы находимся в состоянии нарушенной регуляции, или за пределами «зоны устойчивости», активность ПФК оказывается для нас относительно недоступной. Возникает вопрос, действительно ли мы способны быть осознанными, когда находимся в таком состоянии. Если нет, то я полагаю, что это имеет важные последствия для того, как преподают и практикуют медитацию осознанности — и я раскрою это детальнее в следующем разделе.

3. Третий момент заключается в том, что TRM — это интерактивная деятельность. Тренеры TRM внимательно наблюдают за языком тела и выражением лица клиента, а также осознаю́т свои собственные эмфатические реакции и то, как они переживаются в их теле. Тренеры «считывают» телесность клиентов, смотрят на жесты, движения глаз, выражения лица и паттерны дыхания, а также «считывают» эмпатический резонанс, который испытывают во время взаимодействия. Они обучены замечать признаки, которые предполагают активацию симпатической нервной системы (например, сжатые кулаки, бледность, поверхностное дыхание) и парасимпатической нервной системы (например, вздохи, плач, экспансивные жесты).

Они могут воспринимать эти физические проявления как признаки уровня стрессового возбуждения клиента и как подсказки, чтобы направлять сессию. Например, облегченный вздох часто является признаком того, что парасимпатическая система в действии. Наставник может побудить испытуемого вздохнуть снова и сосредоточиться на физическом резонансе от вздоха в других частях тела, таким образом эффективно усиливая реакцию расслабления. И наоборот, если тренер видит признаки симпатической активации, тогда он может воспринять это как сигнал, чтобы вернуться к заземлению или обеспечению ресурсами, чтобы не перегружать нервную систему до такой степени, чтобы она вышла из зоны устойчивости.

В конечном итоге, цель состоит в том, чтобы человек повторно «посетил» травмирующее событие и разрядил накопленное напряжение, завершив защитную реакцию; однако это повторное посещение необходимо делать, пока нервная система находится в зоне устойчивости, чтобы у нас была возможность отделить память об этом событии от физиологического стрессового отклика.

Это очень важно, потому что если это воспоминание сопровождается обычной физиологической или психологической дисрегуляцией, связь между событием и травматичным откликом только усиливается. Способность осознавать свои отклики связана с деятельностью неокортекса — поскольку эта деятельность нарушается, когда человек находится в состоянии стресса, человеку трудно регулировать и отслеживать свои собственные реакции. Воспоминания о травмирующем событии легко могут заблокировать осознание или подавить его. Вот почему очень важно, чтобы другой человек «отслеживал» и обращал внимание на признаки повышения стресса, предлагая действия к его снижению в те моменты, когда это необходимо. С практикой, человек может научиться распознавать в себе признаки гиперактивации симпатической нервной системы, но как минимум на старте полезно иметь гида, который может распознать эти признаки до того, как кто-то уже окажется в состоянии нарушения регуляции. Это особенно важно при повторном посещении моментов ранее пережитой травмы.

Тренировка медитации осознанности в свете модели TRM

В предыдущем разделе я представила обзор модели устойчивости к травмам и набросала основные моменты для понимания нейронауки, лежащей в ее основе. В этом разделе я рассмотрю некоторые вопросы тренировки медитации осознанности в свете этой модели.

Я утверждаю, что из этой модели можно вывести полезные предостережения по поводу того, как преподавать и практиковать медитацию. В частности, я разберу критику часто встречающихся инструкций про то, что следует «просто быть с тем, что происходит в настоящий момент». Эта критика подразумевается основополагающими принципами модели устойчивости к травмам.

Наконец, я коротко выскажусь по поводу обширных дискуссий между учеными и практиками осознанности относительно того, как именно определять «осознанность» (mindfulness) в теоретическом и рабочем ключе. Я кратко остановлюсь на одной из областей дискуссии: об отношениях между так называемой «секуляризованной» формой тренировки осознанности, разработанной Джоном Кабат-Зинном, под названием Mindfulness-Based Stress Reduction (Снижение стресса на основе практик осознанности, MBSR), и практик майндфулнес в чисто буддийском контексте. Я предполагаю, что теоретические описания майндфулнес в буддийских источниках действительно указывают на неадекватность или неполноту некоторых распространённых в наши дни рабочих определений. Я утверждаю, что если привнести в современное преподавание и практику осознанности некоторые из тех более полных представлений, которые можно найти в контексте буддийских традиций, то это поможет избежать некоторых из тех потенциально вредных (т.е. травмирующих) последствий, про которые говорилось выше.

Наличие подобных всеобъемлющих теоретических описаний осознанности в буддийской традиции, однако, не гарантируют их воплощение в жизнь. Я утверждаю, что на практике то, как обучение осознанности предлагается в некоторых случаях в буддийском контексте, делает практикующих особенно уязвимыми к активации травмы. В частности, интенсивные молчаливые ретриты по медитации (особенно те, где происходит мало взаимодействия учителей и учеников) могут подвергнуть практикующих риску травматической активации, проявляясь в формах эмоционального расстройства, таких как паника, тревожность, ярость и бессонница. Я считаю, что, по иронии, некоторые светские методы обучения осознанности (например, MBSR) предлагают более «безопасные» условия для практики.

Некоторые современные учителя медитации обращали на это внимание. Например, в своей статье «Застревая в настоящем моменте» Флинт Спаркс, американский учитель дзэн, обсуждает некоторые из своих переживаний в этом контексте. Он пишет о своем раннем опыте начинающего и объясняет, что в то время как многие студенты находили практику очень полезной, другие были в затруднении:

«Слишком часто … помимо того, чтобы мы продолжали наблюдать за нашими мыслями, чувствами, воспоминаниями и телесными ощущениями, нам не показали способов работы с тем материалом, который возникал в медитации. Традиционное наставление „просто сидеть с этим“, похоже, оказалось недостаточным, чтобы убрать травму или снизить болезненное влияние абьюзивных историй. Хотя мы могли иногда достигать периодов эмоционального облегчения через практики медитации, мы часто продолжали страдать в наших осознанно культивируемых молчании и тишине» (Спаркс, 2011).

Тут подразумевается, что «просто сидеть с этим» — это неполная инструкция, и учеников необходимо научить справляться с некоторыми ментальными и физическими явлениями, которые могут возникнуть в результате такой практики. Спаркс приводит показательный пример:

«Однажды один практикующий дзэн по имени Джим со слезами на глазах признался мне, что мучается от ужаса и обиды, сидя в зале для медитаций. Тишина и холодная отрешённость жизни духовной общины напомнили ему, как его жестокий отец молчаливо презирал его за то, что он не тот сын, которого тот хотел. Поскольку Джим никогда не мог угодить своему отцу, то теперь чувствовал, что заново переживает чувство детской неудачи и унижения. Отношения с его учителем, весьма формальным человеком, придерживавшимся традиций монашеской общины, почти не помогали делу. Хотя практика осознанности дала Джиму способность наблюдать за мыслями и чувствами, никто не мог помочь ему справиться с тем, что он в этой практике обнаруживал. Более того, желание удовлетворить требования учителя лишь усугубило в нём паттерны удушающего подчинения власти. В усердной практике осознанности он достиг глубокого прозрения, но не получил опыта исцеляющей близости.»

Это «удушающее подчинение авторитету», которое упоминает Спаркс, является значимым: если осознанность преподается в контексте «духовной традиции», то это обучение может иметь более нормативный или предписывающий «вес», чем если бы оно происходило в чисто светских контекстах. Другой современный учитель медитации, Лорин Рош, пишет о «табу на честность в медитации». Он указывает на то, что в области физических тренировок, таких как бег или тяжелая атлетика, есть огромное количество информации про то, как тренироваться на подходящем вам уровне сложности, и как предотвратить травмы, вызванные чрезмерными нагрузками. Однако, такой прозрачности нет в области ментальных тренировок, таких как медитация. Он частично объясняет это уважением к авторитету системы: «Может быть, это потому, что йога и медитация приходят из индуизма, а йога „по определению“ является идеальной системой, поэтому, если вы пострадаете, это ваша плохая карма. Вы, должно быть, думали нечистые мысли. Возможно, вы критиковали учителя в уме или проявляли неуважение к гуру».

Продолжение следует…