Интервью (eng), которое в 2009 году взял у Шинзена Янга по телефону Ричард Бойл для своей книги Realizing Awakened Consciousness.

Бойл: Я бы хотел, чтобы вы рассказали о том, как пришли к буддизму, и как разворачивался ваш путь дальше.

Шинзен: Я постараюсь ограничить свой рассказ тем, что можно назвать «эффектами практики». Прежде чем приступить к практике, я изучал её. Вначале я занимался чисто академической работой, изучал буддизм в Калифорнийском университете (UCLA) и получил там солидную интеллектуальную подготовку. В конце 1969 года я отправился в Японию, чтобы изучать школу Сингон, которая является японской формой буддизма ваджраяны, с намерением написать докторскую диссертацию по этой школе.

Но когда я попал туда, они не захотели меня ничему учить. Они сказали: «Ну, ты должен стать монахом и на самом деле всё это практиковать». Я хотел учиться на горе Коя, где находится штаб-квартира школы Сингон, но мне отказали, сказав: «Нет, ты не можешь к нам попасть, тебе нужно идти куда-то в другое место». Так что я просто жил там рядом, изучая тексты. На горе Коя расположено около сотни храмов, но я хотел попасть именно в этот. Я хотел изучать Сингон, потому что очень немногие на Западе глубоко изучали эту школу.

В любом случае, пока я жил в ожидании, я встретил одного из профессоров местного университета, у которого была регулярная группа для занятий сидячей практикой дзэн. Этот мужчина, хотя сам был монахом школы Сингон, занимался дзэнской практикой и вёл еженедельную группу дзадзэн. Он сказал: «Если ты собираешься заниматься практикой Сингон, тебе нужно научиться сидеть». Хотя я глубоко понимал буддизм на интеллектуальном уровне, у меня было очень мало понимания того, что это на самом деле такое. У меня была только «информация», много «информации». Поэтому я не понимал связи между тем, как научиться сидеть, и выполнением тантрических ритуалов — которые, конечно же, являются формами медитации. Этого я не понимал. И хотя я не мог уразуметь, зачем мне нужно учиться сидеть, он сказал, что я могу приходить в его группу дзадзэн каждую неделю, и что он будет меня учить.

Когда я пришёл на группу, он дал мне медитацию счёта дыханий. Это стало началом моей практики. Первое, что я обнаружил, это то, насколько неподготовленными были мои тело и ум. Было много физического дискомфорта, связанного с сидением, и много «обезьяньего» ума. Этот ранний опыт, особенно к концу сидения, был определенно болезненным. В мыслях был хаос, сосредоточиться было крайне трудно.

Я продолжал выполнять счёт дыханий — вполне стандартное начало практики в традиции дзэн. Спустя какое-то время, я начал замечать, что ближе к концу сидячих сессий голос в моей голове, хотя и продолжал звучать, но был не таким громким, не кричал так громко. И что моё дыхание спонтанно замедлялось. Дискомфорт всё ещё присутствовал, но был не столь заметным. Тогда я сказал учителю: «Мне становится интересно сидеть». Он спросил: «Интересно в каком смысле?». Я описал это, и он сказал: «О, ты начинаешь входить в самадхи», — в самом общем смысле этого слова, означающего концентрацию, сосредоточенное состояние. Это было состояние слабой собранности, но он сказал: «Хорошо! Теперь ты должен оставаться в этом состоянии всё время. Это твоя работа. Старайся постоянно входить в это состояние».

В конце концов меня пустили в тот храм, куда я хотел, но там меня ничему не учили. Я просто ждал и выполнял ерундовую работу, са́му — что казалось мне просто бессмысленными физическими заданиями. Но они сказали: «Эти простые задания — простые именно для того, чтобы тебе было легче находиться в состоянии самадхи, пока ты их выполняешь». И я такой: «Пфф, я никогда бы не догадался об этом». Они сказали: «В этом весь и смысл. Во время выполнения простых заданий, входи в состояние самадхи, и тогда ты сможешь поддерживать его во всё более сложных задачах, постоянно».

Так что я продолжал сидеть. Иногда я был более сосредоточен, иногда менее. Но пребывать в самадхи, переживать вкус этого крайне собранного состояния, стало моей целью. Я решил: «Окей, прекрасно. Это то, чем я хочу заниматься». Это бесплатный, легальный и интересный кайф. Я пытался поддерживать сосредоточение во время выполнения любых задач, в том числе — и более сложных, и это стало своего рода развлечением. Это было как вызов — насколько сложную задачу я могу выполнить и при этом продолжать чувствовать вкус самадхи?

В общем, я открыл для себя измененное состояние, и теперь у меня было что-то вроде маленького секрета, и я мог заниматься этим постоянно. Затем дзэнский учитель отправил меня на мой первый сэссин. Это было ужасно больно, мучительно. Это было на юге Японии, было лето, и было жарко. Там были комары. Об людей ломали палки. Все мое тело дрожало. К концу сэссина я уже начал «расходиться по швам», в эмоциональном плане. И буквально уже в самом конце, в последние десять минут последней за семь дней сессии сидячей медитации, я думал, что начну рыдать, и начал кричать про себя: «Ты не ребёнок, не плачь! Ты не ребёнок, не плачь!». Затем я погрузился в очень глубокое самадхи. Сперва боль несла меня, а потом она распалась на такую текучую энергию. Ум практически остановился. Я мог бы оставаться там вечно — по крайней мере, так казалось. Не то чтобы боль не беспокоила меня, но она распылилась в поток энергии, и это было приятно. Монолог в моей голове практически выключился, и это было, типа, «Вау, это прямо сильно измененное состояние!». Этот случай показал мне, что может произойти в практике, и включал в себя несколько пиковых моментов, разделивших жизнь на «до» и «после».

Первый такой «водораздел» — это спонтанное замедление дыхания и тот факт, что хотя внутренний голос всё ещё присутствовал, он ощущался более отдалённым. Следующим водоразделом было: «Так, понятно, это самадхи. Ты можешь войти в него, считая свои дыхания. Теперь делай это в повседневной жизни. Тренируй его через последовательность всё более сложных задач, начиная с „расчёсывания“ песка граблями, мойки полов, и так далее». Так что это был второй водораздел: я могу выполнять это во время движения! Третьим водоразделом было: «Боже, боль может раствориться в энергию». Это было настоящим открытием, типа: «Ого, кто бы мог подумать, что такое вообще возможно?»

В конце концов монахи из того сингонского храма сказали, что будут обучать меня по сингонскому методу. Это включает сто дней уединения, зимой. Ты выполняешь тантрические ритуалы три раза в день, и «Да, кстати, мы делаем это по старинке, то есть перед каждым тантрическим ритуалом ты должен снять с себя всю одежду, наполнить это ведро ледяной водой из этого промороженного бака, и затем облить этой ледяной водой свое голое тело». Была же зима, верно? Я начал эту стодневку в день зимнего солнцестояния. Полотенце, которым я пытался вытереться, замерзало у меня в руках. Вода становилась ледяной, как только попадала на деревянный пол. Вот он я, босиком на льду, пытаюсь высушить себя замерзшим полотенцем.

Во время этих мучений я заметил, что если я оставался в самадхи, в сосредоточенном состоянии, это становилось не то, чтобы приятным, но выполнимым. А если моё внимание было рассеяно, если я был в мыслях, то это всё было адски неприятным. На третий день этого стодневного обязательства, когда впереди оставалось ещё девяносто семь дней, я прозрел: окей, на этом пути есть три развилки. Либо я проведу ближайшие девяносто семь дней в жутких страданиях, либо сдамся и с позором вернусь в Штаты, либо я должен постараться на протяжении следующих девяноста семи дней оставаться в самадхи той или иной степени. Первые два варианта мне не понравились, поэтому я попытался выполнить третий.

Конечно, есть самадхи, а есть абсолютное самадхи. Это не было и близко к абсолютному самадхи. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было состояние легкой концентрации, но всё же оно имело свой отчётливый вкус. Это то, что Майк Чиксентмихайи, знаменитый специалист из области позитивной психологии, называет «состоянием потока». Это как «быть в потоке», понимаете? Этакое знающее сознавание. Вы собраны, и эта собранность приносит внутреннее удовлетворение. К тому времени, когда сто дней закончились, самадхи на каком-то уровне стало постоянным. Я постоянно сознавал, что нахожусь в этом состоянии, все время, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. Это был водораздел, неглубокий, но был.

Бойл: Вы не слышали голос в голове? Он не присутствовал столь постоянно? Как бы вы описали его присутствие?

Шинзен: Нет, голос оставался. Собственно, он и сейчас здесь. Но я почувствовал вкус самадхи. Голос не так интенсивно кричал в моей голове, чтобы я отождествлял себя с ним. Самадхи по вкусу было скорее чем-то телесным, когда дыхание замедляется, и в теле появляется сопровождающий это «вкус». Если рассматривать самадхи как континуум от легкой концентрации до полного физиологического транса, то я был где-то на «лёгком» краю. Но это стало навсегда переживаемым вкусом моего существования. Это было круто, это был водораздел. Затем я просто работал над тем, чтобы углублять, углублять и углублять это.

В какой-то момент я вернулся в Соединенные Штаты. Поскольку я находился в этом состоянии крайней собранности, то по возвращению в Штаты я заметил, что в этот раз всё выглядело совсем по-другому. До того, как я начал практиковать медитацию, я уже был в Японии в качестве студента по обмену, и когда я вернулся тогда домой, то испытывал ужасный «обратный» культурный шок. Реально, ужасный. Я не хотел быть в Штатах, я ненавидел всё это. Я хотел быть только в Японии. Мне был двадцать один год, и я был очень подавлен тем, что вернулся в США после года отсутствия. На этот раз я провел три года в Японии, в буддийских храмах, и когда я вернулся, у меня не было никакого «обратного культурного шока». Я был абсолютно счастлив.

Я понял, что за три года пребывания в монастыре в Японии я научился не только тому, как чувствовать себя комфортно в монастыре. Я узнал, как чувствовать себя комфортно везде. Это было удивительно, на самом деле. Многие годы после возвращения в Штаты я был занят тем, чтобы все глубже и глубже погружаться в это состояние спокойствия, которое я приравнивал к отключению или избавлению от мыслей и, в целом, к избавлению от «себя». Если у меня сохранялись мысли о себе или переживания «себя», то для меня это было сродни неудаче.

Хорошей новостью было то, что я получил вкус самадхи, и у меня теперь была эта штука, которую можно было культивировать. А плохая новость заключалась в том, что я подавлял чувство самости, даже не осознавая этого. Будда сказал, что самости не существует, и, пытаясь продвинуться к этому состоянию, я развил отвращение к мыслям в целом, и к «я"-шным мыслям — в частности. Если быть просветленным означает, что у вас нет переживания «себя», то когда у меня возникало переживание себя, я воспринимал это как остановку продвижения в практике. Это привело к тому, что я стал понимать самадхи как подавление мыслей, или как отсутствие мыслей, а в более широком смысле — как отсутствие самовосприятия. Знаете, как игроки в гольф могут быть довольно хорошими игроками, но у них вырабатывается какая-то особенность поведения, которая портит им игру? Я видел это в фильме о гольфистах. У них появляется какая-то плохая привычка, и от неё очень трудно избавиться. В своей практике я выработал такую же дурную привычку.

Но мой первоначальный учитель, тот, благодаря кому я начал сидеть, профессор дзэн, дал мне коан, когда я покинул Японию: «Кто я?». Он сказал: «Вся эта тема с самадхи — это прекрасно, но ты должен идти дальше, за пределы самадхи. Ты должен получить сатори, просветление. Это совсем другое дело». Он сказал: «Работай над коаном «Кто я?». «И как же мне работать над этим коаном?». «Просто разверни сознание назад на само себя». Таково было его наставление. Так что я пытался подавить свои мысли и войти в самадхи, и также я пытался работать над вопросом «Кто я?», спрашивая: «Откуда возникает мысль, откуда возникает сознание?». Я делал это в течение нескольких лет, и все было довольно хорошо, потому что благодаря практике у меня в жизни было это небольшое преимущество.

Затем однажды, вероятно, где-то в середине 70-х, я читал и накуривался весь день, оставшись один. Я жил тогда у родителей, но они были в отъезде, и я был предоставлен сам себе. Я был один весь день, и вдруг подумал: «О, я же сегодня ещё не сидел». И хотя я был ещё под кайфом от марихуаны, но решил: «Становится поздно, надо бы мне посидеть». Поэтому я положил дзафу и сел, и как только я сел, появился коан: «Кто я?» И вдруг для меня не стало никаких границ. Я был так потрясен, что даже встал. И всё равно границ для меня не было. Я ходил, смотрел на разные предметы, и между мной и чем-либо ещё — не было границ. А мысли всё ещё были. Возникла какая-то негативная мысль, и стены начали смеяться надо мной за то, что у меня возникла негативная мысль. Конечно, это была такая проекция, но это было символично, и очень отражало некую интимную близость между внутренним и внешним. Я подумал: «Господи, это ведь не имеет никакого отношения к тому, сконцентрирован я или нет. Просто нет никаких границ, разделяющих меня и всё то, что вокруг».

Тогда я подумал: «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это не продлится долго». Потом я включил телевизор и стал смотреть мультики или что-то такое, но это переживание всё ещё продолжалось. Было уже поздно, и я подумал: «Завтра я проснусь, и это окажется просто приятным воспоминанием». Но когда я проснулся на следующий день, оно всё ещё было там, оно не прошло — и оно никогда так и не прошло! Это было похоже на классическое внезапное переживание кэнсё. Я просто гулял в этом волшебном мире единства. Я ходил по своему району целую неделю, наслаждаясь этим переживанием.

Я знал, что согласно традиции, когда вы получаете подобный опыт, вы должны пойти к ро́си или к кому-то знающему. Единственным роси, которого я знал, был Маэдзуми Роси, чувак из Дзэн-центра в Лос-Анджелесе. Я не был с ним хорошо знаком, но мы были знакомы. Я позвонил ему и сказал: «С моей практикой кое-что произошло, и я хотел бы обсудить это с кем-то компетентным». Я не так уж и хорошо его знал, но он был мастером дзэн. И я полагал, что он скажет что-то типа: «Мальчик, да это просто чушь собачья, вали давай отсюда». Я знал, что пережил значимый опыт, и никто не мог бы убедить меня в обратном, но я не знал, как он отреагирует. Я просто хотел это с кем-нибудь обсудить. И получил тотальное подтверждение, типа: «Да, это оно». Он сказал: «Это только начало. Это только первая трещина, и тебе придётся открывать её всё шире, и шире, и шире. Но это то, что мы подразумеваем под первым опытом кэнсё, и ты хорошо справился. Не останавливайся на достигнутом, продолжай продвигаться вперёд».

Так я и сделал. Я занимался самостоятельно и изучал то, чему научился. Прошло ещё несколько лет — я не слишком хорошо отслеживаю годы — когда мне позвонил парень моей бывшей полуподруги, которая жила в Дзэн центре Симаррона (Cimarron Zen Center, сейчас Центр Риндзай-дзи). Им нужен был переводчик для Сасаки Роси, для перевода его лекций-тэйсё. Он знал, что я говорю по-японски, и спросил, не соглашусь ли я попереводить. Я согласился. Тогда я впервые встретился с Сасаки Роси. Несмотря на то, что у меня уже был весь этот личный опыт, и завершённая докторантура по буддийским исследованиям (всё, кроме диссертации), во время его лекции я переводил, совершенно не понимая, про что он говорит. Это не было похоже ни на что из того, что я когда-либо слышал в других учениях — отец и мать, расширение и сжатие, положительное, отрицательное и ноль, и всякое такое… И я такой, типа: «О чём он вообще толкует?». Я механически переводил его слова с японского на английский, но ничего не понимал.

Я продолжал переводить для него, но не участвовал в его сэссинах (недельных ретритах). Через несколько лет я начал понимать его лучше. Я осознал: «О, да он просто радикальный новатор. Это всё то же „стандартное“ просветление, но с очень тонкой, глубокой и продвинутой перспективы, и из очень творческой, инновационной парадигмы». Я также понял, что мне всё ещё нужен был учитель. Я так и не стал его дэси, его официальным учеником. Он закидывал крючок. Он хотел, чтобы я стал одним из его монахов. А я хотел сохранить свою независимость, и он был очень добр в этом отношении. По сути, он позволил мне кормиться его Дхармой в течение двадцати пяти лет без необходимости брать на себя обязательства официального ученика. Что, в общем-то, удивительно.

Так что теперь у меня был роси, настоящий. Это изменило мою практику в двух значительных аспектах. Во-первых, я понял свою ошибку в подавлении чувства самости. Вам следует позволять чувству самости возникать и исчезать. Сасаки говорит об этом. Он постоянно говорит об «я» и «не-я», и что они оба — естественны, и про то, откуда берется «я», и т. д. Он избавил меня от этой плохой привычки — пытаться подавлять мысли, и вообще — чувство самости. Это был настоящий сдвиг парадигмы. Я начал любить проявления личного «я», а не испытывать к ним тонкого отвращения.

Затем я начал усваивать его парадигму о том, как работает сознание. Вот что он говорил: есть ноль, но ноль по своей природе нестабилен, поэтому он поляризуется на расширение и сжатие. Но расширение лишь знает, как расширяться, а сжатие лишь знает, как сжиматься. Поэтому, взаимодействуя друг с другом, они вибрируют пространство в существование, которое затем ещё больше вибрируется расширением и сжатием, пока это пространство не взращивается до чувствующей, мыслящей самости, которая либо осознаёт: «О, я родилась в расщелине между Отцом и Матерью, и я точно знаю, что делать, а именно: отдать всё, что я получил от Отца, обратно Отцу, и всё, что я получил от Матери, обратно Матери. Я исчезну. Я стану Отцом и Матерью. Поэтому между Отцом и Матерью больше не будет разделения, и они снова вернутся к нулю». Ну, или же это будет «я», которое не осознаёт всего этого, зацикливается на себе и страдает, и верит: «Я — это такая штука». Вот его основная парадигма, и я начал действительно так это чувствовать. Это стало тем способом, которым я для себя формулировал практику.

В то время я жил в месте под названием Международный центр буддийской медитации (International Buddhist Meditation Center). Им руководил доктор Тхить Тянь-Ань, вьетнамский буддийский монах. Центр находился прямо вниз по улице от Дзэн-центра Лос-Анджелеса и немного севернее Симаррона, но все еще в «буддийском гетто» Лос-Анджелеса. Он был действительно международным — там были представители всех буддийских традиций. К тому времени я был одним из самых опытных медитаторов в этом центре, и постепенно принял роль учителя. Люди стали приходить ко мне за инструкциями по медитации. Я начал проводить занятия, и всё такое. Вначале я давал им дзэн. Я предлагал людям считать дыхания, лупил их палкой-кейсаку, может быть, даже давал им коаны (честно говоря, не помню). Мы чантили «Сутру сердца» на японском, ели палочками — всё в стиле японского дзэн. Также, там были люди в традиции Ваджраяны, занимавшиеся «йогой божеств», с которой я был знаком, потому что в этой традиции я получил своё первоначальное посвящение — но сам я преимущественно практиковал что-то другое.

И также там были учителя випассаны, люди, преподававшие практики осознанности из Юго-Восточной Азии. Я обратил внимание на то, что их занятия привлекали гораздо больше людей, чем приходило на мои сидячие сессии в стиле восточноазиатского дзэн, и, казалось, что они быстро добивались хороших результатов. Я начал изучать практику майндфулнес и випассану, и меня поразили две вещи.

Во-первых, из трех основных традиций практики — дзэн, тибетской ваджраяны и випассаны, или осознанности, — дзэн и ваджраяна были сильно модифицированы для своих конкретных культурных ниш — Восточной Азии в первом случае, и индо-тибетской средневековой шаманской культуры — во втором. Они культурно специфичны, тогда как випассана гораздо менее привязана к культуре. Это более примитивная форма — в смысле, более ранняя. Это ранняя форма практики, близкая к тому, чему учил Будда, и менее модифицированная для конкретной культурной среды. Конечно, она несколько модифицирована для Южной и Юго-Восточной Азии, но випассану довольно легко «извлечь» из ее культурного фона. Чтобы заниматься практикой випассаны, не нужно есть палочками или быстро чантить по-японски. Вы можете есть ножом и вилкой. Вам даже не нужно чантить, да и тексты все есть на английском. К такой традиции легче приспособиться.

Вторая вещь, которая меня поразила, это то, что випассана очень систематична. Дзэн — очень интуитивен. К тому времени у меня было довольно хорошее образование в области математики и естественных наук, и меня привлекали вещи систематические, структурированные и алгоритмические. Я подумал: «Мне надо в этом разобраться!», и это привело к обучению у учителей из разных частей Южной и Юго-Восточной Азии.

В результате, я взял оттуда технику под названием ноутинг, которая является частью одной из бирманских линий практики випассаны, линии Махаси, и сообразил, как использовать её, чтобы приводить людей к опыту расширения-сжатия и нуля (вместо того, чтобы использовать для этого коаны). То есть я взял парадигму расширения-сжатия Сасаки Роши, и интегрировал её с техникой ноутинга из буддизма тхеравады, а также сделал акцент на сильной этической парадигме (тоже основанной на традиции тхеравады). Это то, как я сейчас обучаю.

Ещё одна вещь, которую я обнаружил: если вы интерактивно обучаете человека в реальном времени, то вероятность того, что они поймут практику и усвоят её методы, будет гораздо выше, чем если вы делаете всё более традиционным способом, типа: «Вот подушка, вот поза, вот техника, теперь иди и практикуй, поговорим через несколько дней». Вместо этого я начал садиться с людьми и интерактивно направлять их, корректируя свои указания в зависимости от того, что они испытывают. Я пробую подвести их к пониманию того, что природа сознания — это расширяющееся и сжимающееся пространство.

В плане моего личного опыта, был ещё как минимум один важный «водораздел». Я уже рассказал про самадхи и про то, что можно назвать мудростью. Но мы еще не говорили об изменении поведения (вместе эти три направления в практике составляют Восьмеричный путь). Объективные изменения в наблюдаемом поведении являются чрезвычайно важной частью всего этого дела. И если говорить о том, как практика повлияла на мое внешнее поведение, то я бы сказал, что, вероятно, есть три области, над третьей из которых я всё ещё работаю, всё ещё испытываю сложности. Первое изменение в поведении заключается в том, что раньше я не любил находиться рядом с людьми — я их избегал. А после того, как я пережил тот ранний опыт пребывания в самадхи, я обнаружил, что могу быть рядом с людьми. Я больше не избегал людей, я стал более социальным существом. Так что это стало одним из изменений поведения.

Второе изменение в поведении заключается в том, что раньше я употреблял много наркотических веществ, даже после моего первого опыта кэнсё. Но потом я поехал на ретрит Гоенки, который относится к линии У Ба Кхина в бирманской традиции, где нужно «сканировать» тело. И когда я в течение десяти дней «сканировал» так тело, то заметил очень тонкий дискомфорт в груди. Я не придал этому особого значения, просто отметил это пару раз. Мне пришла мысль, что это, должно быть, результат всего того дыма марихуаны, который я в себя напустил. Это не было чем-то серьезным, я не сказал: «Господи, какой кошмар!», или что-то в этом роде; это было просто небольшим ощущением, которое я осознал. «О, там есть небольшой комок, это, должно быть, из-за дыма». В день, когда я вернулся с ретрита, у меня не было никакого желания курить марихуану.

Прошел ещё один день, и я подумал: «Я не хочу этого делать». Потом прошла неделя, и я понял, что больше не буду употреблять наркотики. Я просто больше этого не хотел. Это не было так, что я соскакиваю и снова начинаю, и опять соскакиваю… Это даже не было сознательным решением. Это просто произошло. И я подумал: «Охренеть, эта штука действительно работает!». Какая-то часть моего тела, та, которой нравилось накуриваться, поговорила с другой частью моего тела, той, которая была травмирована, и они сами, без моего ведома, решили, что мы больше не будем этого делать. Это было похоже на пластическую операцию, которую сделали моей психике и моей душе, причем я даже не знал об этом. Это было безусильное, необратимое изменение поведения. У меня был десятилетний опыт употребления марихуаны, который просто подошёл к концу. Это было изменение поведения.

Ну, а та проблема поведения, с которой я все еще борюсь, та, по поводу которой я даже ходил к психиатру в течение восемнадцати месяцев — это было относительно недавно — заключается в том, что я всегда жутко прокрастинировал. Это звучит забавно, но это на самом деле портит мне жизнь. Это серьезная вещь, я мог бы рассказать всякие неприятные штуки. Скажем так: все мои сверстники написали по паре значимых книг. А я — нет, и причина тому — моя постоянная прокрастинация. Это мешает моим возможностям помогать людям. Сейчас стало лучше, но мне понадобилась для этого внешняя поддержка — сочетание практики и работы с психиатром — для модификации поведения. Я понял, что прокрастинация вызвана пятью сенсорными феноменами. Если я смогу отслеживать их и пронизывать их с помощью осознанности — с помощью сосредоточения, ясности и равностности, — то смогу изменить поведение. Но если я перестану их отслеживать, то стану подвержен поведению избегания.

Я называю их «пять ‘Р'» — и это было озарение, которое позволило мне начать менять поведение, которое так долго сохранялось в моей жизни. Это всё слова или фразы, которые заканчиваются на «р». Знаете, как в школе есть «три ‘р'» — чтение, письмо и арифметика (ридинг, райтинг, ари́сметик), вот так же и пять «р». Это не аллитерация, это рифма — все они заканчиваются на «р».

Первое — «страх» (fear), под которым я подразумеваю телесное переживание страха. Второе — «радость» (cheer), под которой я подразумеваю вкус радости/интереса в моем теле. Третий — «слёзы» (tear), спонтанный оттенок грусти вокруг моих глаз и на лице. Это три телесных вкуса. Страх и слёзы — это те ощущения, которых я избегаю, когда прокрастинирую. Радость, или интерес, — это та «награда», которую я получаю, когда прокрастинирую. Я могу посидеть в интернете или сходить в библиотеку, и прекрасно провести время. Так что «страх», «слёзы» и «радость» — это эмоциональные события в моём теле, которые, кажется, управляют моим поведением, если только я не могу их распознавать и проживать их равностно, и тогда они мной не управляют.

Далее, есть чисто физическое переживание в теле, не эмоциональное — чувство слабой координации. Если я пытаюсь изменить поведение, то немного теряю равновесие, становлюсь «шатким». Я несколько дезориентирован (физически, а не интеллектуально или эмоционально). Я называю это «не могу управлять» (can't steer). Я говорил об этом на публику, и другие люди, которые пытались изменить своё поведение, подходили ко мне и говорили, что да, у них происходит то же самое. Вы не знаете, куда повернуть — направо или налево. Ваше тело плохо скоординировано. Моя гипотеза такова, что это связано с мозжечком, который не только влияет на равновесие, но и, похоже, является местом хранения моделей поведения. Это просто фантастическая догадка, но в любом случае, в эмоциональном теле есть страх, слёзы и радость, и это внутренняя система вознаграждения и наказания, которая управляет нашим «роботом». А на физическом уровне в теле есть эта вот дезориентация про «не могу управлять», не могу контролировать своё тело.

Ну, а пятое «р» находится в уме — помутнение (blear). Когда я сопротивляюсь прокрастинации и пытаюсь «поступать правильно», то часто путаюсь и глупею, не могу мыслить здраво. Так что я обнаружил, что существует пять этих сенсорных феноменов, три в эмоциональном теле, один в физическом и один в уме: страх, слёзы, радость, неспособность управлять и помутнение (fear, tear, cheer, can’t steer, and blear). Кажется, что они могут управлять мной-роботом, если только я не смогу отчётливо сознавать их и сохранять равностность по отношению к ним — всем пяти одновременно! Когда я могу одновременно обнаруживать и сенсорно принимать все пять сразу, то они больше не управляют мной, и я могу преодолеть свою склонность к прокрастинации. Но если я теряю из виду хотя бы один, или не могу сенсорно принять хотя бы один из них, то они контролируют меня как робота, и я поддаюсь своей старой привычке откладывать дела.

Такова моя модель изменения поведения; она позволила мне действительно стать лучше. Но мне всё ещё нужна внешняя поддержка. Вот почему я считаю, как и многие современные западные учителя, что иногда одной лишь формальной практики может быть недостаточно. Некоторым людям может понадобиться поведенчески ориентированная структура ответственности и поддержки в виде консультанта, спонсора или терапевта. И это подводит нас к концу этой истории: полагаю, что это охватывает все основные моменты моих последних сорока пяти лет — по крайней мере, в том, что касается прорывов в практике.

Бойл: Изменилось ли ваше самадхи, углубилось ли оно за последние двадцать лет?

Шинзен: О да, самадхи продолжает становиться все глубже и глубже. Но теперь самадхи как бы неотличимо от мудрости. Сейчас я использую другую модель. Если под «самадхи» мы понимаем сосредоточение, то теперь я использую модель, в которой у осознанности есть три измерения: сосредоточение, сенсорная ясность и равностность. Если у меня достаточно силы сосредоточения, сенсорной ясности и равностности, то моё переживание — это поток расширения-сжатия и ноль. Если недостаточно, то моё переживание — это фиксированное «я», заключенное в жёстком времени и пространстве. Поэтому я бы сказал, что существует абсолютное самадхи — это ноль. Абсолютное самадхи, ноль, длится недолго, но я сознаю́ его сотни, возможно, тысячи, раз в течение дня. И каждый раз я осознаю́, что и я сам, и окружающая сцена рождаются из него и возвращаются в него. Между этими моментами абсолютного самадхи я сознаю́ относительное самадхи, что означает просто наслаждение состоянием собранности.

Бойл: А кэнсё, когда вы больше не чувствуете различия между своим «я» и всем окружающим, — оно дополняет самадхи?

Шинзен: Да, они все дополняют друг друга.

Бойл: И вы так и живёте уже какое-то время? То есть это не то, над чем вы работаете так же, как работаете над прокрастинацией. Это то, что есть.

Шинзен: Единство? Эта штука с отсутствием границ?

Бойл: Да, безграничность и самадхи, этот способ существования.

Шинзен: Да, всё это здесь, хочу я этого или нет. Иногда я этого не хочу.

Бойл: Именно это я и имел в виду. Что это стало постоянным состоянием. Вы не встаёте утром, не садитесь и не говорите: «Я хочу вернуться к этому состоянию».

Шинзен: Когда я говорю, что «нет границ» — ну, знаете, моё сосредоточение меняется, как и у любого другого человека. Разница в том, что меня не волнует, насколько я сконцентрирован. Для меня это не имеет никакого значения. Ну, если честно, то я, наверное, всё же немного предпочитаю сосредоточенное состояние, но в конце концов, это просто состояние внимания. Но вот эта вот штука с отсутствием границ — это никогда не исчезнет. Это не может исчезнуть, потому что границы никогда и не было изначально. То, чего никогда не было, не планирует возвращаться. [Смеётся]