Оригинал текста был опубликован в журнале «Эрос и Космос» 20 февраля 2014 года

Впервые, помню, это случилось в Петергофе много лет назад, когда из кустов навстречу мне вышла на дорожку рыже-бурая белка. И ничего особенного в самом этом событии не было — белок там много, и они охотно общаются с посетителями парка, привыкшие выпрашивать орешки и семечки. И конечно, белок до этого случая я видел много раз, как видел и после. Почему именно тогда? Впрочем, не столь это и важно — почему. Но это случилось. Встретив эту рыже-бурую белку на дорожке, я явно увидел, что ничем от этой белки не отличаюсь. Не в смысле строения скелета, внешнего вида или окраса шерсти, разумеется, а по сути. Я ничем от этой белки не отличаюсь потому, что между нами в принципе нет никакой границы, чтобы можно было поставить нас рядом и сравнивать по каким-либо свойствам. Нет никаких двух.

Космос настолько един в многообразии своих проявлений, что это многообразие просто не может быть множественно. Разные образы, разные маски актера античного театра — но как сравнишь этого актера с ним самим? Это просто сам этот актер. И я стоял и смотрел на эту белку, вовлеченный в удивительный новый вихрь ощущений — то знакомое многим сильное переживание, в котором от интенсивности чувств хочется плакать и смеяться одновременно; и вот уже это происходит: слезы катятся по щекам, и безудержное веселье и смех, и я ничем от этой белки не отличаюсь, и красота, и благодарность. Красота и благодарность.

Я знал, ещё в девятом классе прочитав «Путешествие в поисках себя» Станислава Грофа, что подобные переживания называются «пиковыми». Гораздо позже я узнал, что Кен Уилбер называет подобное переживание природным мистицизмом — поскольку переживание Единства соединяет человека со всем живым, с природой.

Пиковые переживания — это интенсивные переживания в (зачастую) измененном состоянии сознания, способные повлиять на всё последующую жизнь человека. Они пиковые не только за счёт интенсивности, но и за счёт того, что они не остаются — как и другие переживания, они приходят и уходят. Но знание, полученное в момент таких переживаний, может оказаться полным глубинной ценности и красоты, наполняя жизнь пережившего подобные пики человека новым смыслом, который зачастую ощущается более настоящим и живым.

Абрахам Маслоу писал, что «любая встреча с подлинным совершенством, любое движение к подлинной справедливости, к подлинным ценностям вообще обладает тенденцией производить пиковые переживания», и более того, что такие переживания свойственны большинству людей. И одной из своих задач я вижу демистификацию мистических способов постижения мира и демаргинализацию подобных состояний, включающих, к примеру, и переживание сатори в дзэнской традиции буддизма.

Через много лет после того петергофского эпизода, я приехал из Китая в Москву в 2011 году на организованную с друзьями интегральную конференцию. В какой-то момент — сейчас уже сложно выловить точно, когда это произошло — у меня снова пропало ощущение отделённости от других. Точнее, больше не было никаких других — был только я, смотрящий сам на себя, взаимодействующий сам с собой, любящий и ненавидящий сам себя, говорящий сам с собой, играющий в понимание и непонимание сам с собой, ограничивающий и раскрывающий сам себя.

Интересно, что, если пиковое переживание при встрече с белкой длилось едва ли минуту (хотя и повлияло на всю мою жизнь), это состояние не уходило почти неделю и навсегда осталось со мной как грань прямого опыта, открытая для задействования в любой момент. Ещё одним отличием было то, что если в первом случае «я» потерялся в водовороте эмоций, то здесь эмоций практически не было — кроме непреходящего удивления реальности этого опыта (настолько же «научно-фантастического», насколько обыденного).

Подобные переживания транскультурны, то есть они не зависят от конкретной культуры, страны или традиции. И они совсем не религиозны, хотя могут быть такими. Пожалуй, точнее всего мирской, нерелигиозный опыт такого состояния описал Уолт Уитмен, непревзойденный певец Эроса, в поэме «Песня о себе»:

Я не прошу небеса опуститься, чтобы угодить моей прихоти,
Я щедро раздаю мою любовь.
Чисто контральто поет в церковном хоре,
Плотник строгает доску, рубанок у него каждый раз шепелявит
с возрастающим пронзительным свистом,
Холостые, замужние и женатые дети едут к своим старикам
в День Благодарения,
…
Тело калеки привязано к столу у хирурга,
То, что отрезано, шлепает страшно в ведро;
Девушку-квартеронку продают с молотка, пьяница в баре клюет носом у печки,
Механик засучил рукава, полисмен обходит участок, привратник отмечает, кто идет,
Юнец управляет фургоном (я влюблен в него, хоть и не знаю его).
Метис шнурует свою легкую обувь перед состязанием в беге,
…
Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее
…
Толпы новоприбывших иммигрантов заполняют верфь или порт,
Курчавые негры машут мотыгами на сахарном поле,
надсмотрщик наблюдает за ними с седла.
…
Счастливая жена поправляется, неделю назад родила она первенца,
ровно через год после свадьбы,
Чистоволосая девушка-янки работает у швейной машины или на заводе, на фабрике,
Мостовщик наклоняется над двурукой трамбовкой,
Быстрый карандаш репортера порхает по страницам блокнота,
Маляр пишет буквы на вывеске лазурью и золотом,
Мальчик-бурлак мелким шагом идет бечевой вдоль канала,
…
Президент ведет заседание совета, окруженный важными министрами,
По площади, взявшись под руки, величаво шествуют три матроны,
Матросы рыболовного смака складывают в трюмы пласты
палтуса один на другой,
Миссуриец пересекает равнины со своим скотом и товаром,
Кондуктор идет по вагону получить с пассажиров плату и дает
знать о себе, бренча серебром и медяками,
Плотники настилают полы, кровельщики кроют крышу,
каменщики кричат, чтобы им подали известь,
Рабочие проходят гуськом, у каждого на плече по корытцу для извести,
Одно время года идет за другим, и четвертого июля на улицах
несметные толпы (какие салюты из пушек и ружей!),
Одно время года идет за другим, пахарь пашет, косит косарь,
и озимое сыплется наземь,
…
Город спит, и деревня спит,
Живые спят, сколько надо, и мертвые спят, сколько надо,
Старый муж спит со своею женою, и молодой муж спит со своею женой,
И все они льются в меня, и я вливаюсь в них,
И все они — я,
Из них изо всех и из каждого я тку эту песню о себе.
Я и молодой и старик, я столь же глуп, сколь и мудр,
Нет мне забот о других, я только и забочусь о других,
Я и мать и отец равно, я и мужчина, и малый ребенок,
Я жесткой набивкой набит, я мягкой набит набивкой,
Много народов в Народе моем, величайшие народы и самые малые,
Я и северянин и южанин, я беспечный и радушный садовод,
живущий у реки Окони,
Янки-промышленник, я пробиваю себе в жизни дорогу, у меня
самые гибкие в мире суставы и самые крепкие в мире суставы,
Я кентуккиец, иду по долине Элкхорна в сапогах из оленьей
кожи, я житель Луизианы или Джорджии,
Я лодочник, пробираюсь по озеру, или по заливу, или вдоль
морских берегов, я гужер, я бэджер, я бэкай,
Я — дома на канадских лыжах, или в чаще кустарника,
или с рыбаками Ньюфаундленда,
Я — дома на ледоходных судах, я мчусь с остальными под парусом.
Я — дома на вермонтских холмах, и в мэнских лесах, и на ранчо Техаса.
Я калифорнийцам товарищ и жителям свободного Северо-Запада,
они такие дюжие, рослые, и мне это любо,
Я товарищ плотовщикам и угольщикам, всем, кто пожимает мне
руку, кто делит со мною еду и питье,
Я ученик средь невежд, я учитель мудрейших,
Я новичок начинающий, но у меня опыт мириады веков,
Я всех цветов и всех каст, все веры и все ранги — мои,
Я фермер, джентльмен, мастеровой, матрос, механик, квакер,
Я арестант, сутенер, буян, адвокат, священник, врач.
Я готов подавить в себе все, что угодно, только не свою многоликость,
Я вдыхаю в себя воздух, но оставляю его и другим,
Я не чванный, я на своем месте.
(Моль и рыбья икра на своем месте,
Яркие солнца, которые вижу, и темные солнца, которых не вижу, —
на своем месте,
Осязаемое на своем месте, и неосязаемое на своем месте.)
Это поистине мысли всех людей, во все времена, во всех странах,
они родились не только во мне,
Если они не твои, а только мои, они ничто или почти ничто,
Если они не загадка и не разгадка загадки, они ничто,
Если они не столь же близки мне, сколь далеки от меня, они ничто.
Это трава, что повсюду растет, где есть земля и вода,
Это воздух, для всех одинаковый, омывающий шар земной.

Конечно, такое переживание весьма субъективно и сложно поддаётся объективному исследованию и оценке — исследованию того, насколько оно «полезно» или «вредно», — однако ценность и глубина его очевидна изнутри, в прямом опыте. Попробуйте почувствовать, как этим жил изнутри Уолт Уитмен, чтобы написать подобные строки?! И как этим жила Мать Тереза, чтобы поведать всем о её столь удивительном опыте единства?

Иисус — Жизнь, чтобы прожить ее.
Иисус — Любовь, чтобы любить ее.
Иисус — радость, чтобы поделиться ею.
Иисус — мир, чтобы дать его.
Иисус — голодный, чтобы накормить его.
Иисус — жаждущий, чтобы напоить его.
Иисус — нагой, чтобы одеть его.
Иисус — бродяга, чтобы принять его.
Иисус — больной, чтобы ухаживать за ним.
Иисус — одинокий, чтобы полюбить его.
Иисус — изгнанник, чтобы принять его.
Иисус — прокаженный, чтобы омыть его язвы.
Иисус — бездомный, чтобы улыбнуться ему.
Иисус — пьяница, чтобы выслушать его.
Иисус — сумасшедший, чтобы защитить его.
Иисус — малыш, чтобы обнять его.
Иисус — слепой, чтобы проводить его.
Иисус — немой, чтобы говорить за него.
Иисус — калека, чтобы вывести его на прогулку.
Иисус — наркоман, чтобы прийти ему на помощь.
Иисус — проститутка, чтобы поддержать ее.
Иисус — заключенный, чтобы посетить его.
Иисус — старик, чтобы служить ему.
Для меня Иисус — мой Бог.
Иисус — мой супруг.
Иисус — моя жизнь.
Иисус — моя единственная любовь.
Иисус — моё Всё во всём.

Конечно, тот тип единства, о котором говорит Мать Тереза, — это уже не просто природный мистицизм, и дело здесь не только в религиозной интерпретации и христианской перспективе. В случае природного мистицизма «я» растворяется во всём сущем, сливается с миром форм, со всей жизнью. Здесь происходит иное — соединение с сознанием высшего порядка, когда перспектива меняется не просто «горизонтальным» расширением, но «вертикальным» превосхождением. В таком опыте единства Мать Тереза уже не просто одно целое с уитменовской проституткой, но одно целое с Иисусом — её жизнью, её «всём во всём», который есть «проститутка — чтобы поддержать её». Уилбер называет этот тип единства божественным мистицизмом.

Вот как об этом пишет Руми, суфийский поэт-мистик:

Что делать мне, правоверные? Я не узнаю себя.
Я ни христианин, ни иудей, ни волхв, ни мусульманин.
Ни с Востока, ни с Запада. Ни с суши, ни с моря.
Ни от жителей подземелий, ни от ангелов небес,
Ни от земли, ни от воды, ни от воздуха, ни от огня;
Ни с трона, ни от сохи, от существования, от бытия;

Не рожденный в Китае, Саксонии или Болгарии;
Не из пятиречья Индии, не из Ирака или Хорасана;
Не от этого мира, не от иного: ни из рая, ни из ада;
Мой род не от Адама и Евы, не из Эдема с его архангелом;
Мое место — безместно, мой след — бесследен.
Ни тело, ни душа; все — жизнь моего Возлюбленного.
Я вышел из дуальности, я видел, что два мира суть Один.
Одного я ищу, Одного я знаю, Одного я вижу, Одного я зову.

Примеры таких переживаний, как было отмечено выше, можно найти во многих традициях и культурах, как религиозных, так и мирских, поскольку они в принципе присущи человеку. В буддийской традиции чань-дзэн указывается, что сатори, яркий опыт пробужденного сознания, может быть спровоцирован самыми обыденными вещами — звуком дождя, кружением снега, зеленью листа… Чем угодно, вплоть до столь простых физических ощущений как касание ногой пола или трения холодного воздуха в ноздрях при вдохе. Из каких ощущений состоит ваш опыт прямо сейчас?

Впрочем, хотя этот опыт может быть спонтанным (и часто таковым и бывает в мирском контексте), мистики Востока и Запада на протяжении тысяч лет разрабатывают методы его сознательной активации. И действительно, красота и ценность такого опыта настолько очевидна, что не вызывает ни толики сомнения — его стоит пережить! В случае с традицией дзэн мы имеем дело уже не с природным мистицизмом, и даже не с божественным мистицизмом, но с мистицизмом недвойственным, где переживается единство формы и содержания, невежественного и пробужденного сознания, имманентного и трансцендентного. Догэн, великий средневековый мастер дзэн, даёт весьма конкретное указание к практике:

Просто пойми, что-то, что ты видишь прямо сейчас, — это Будда. Если ты таким образом продолжаешь улучшать свой различающий ум и основополагающее отношение в соответствии с наставлениями своего мастера, то естественным образом станешь единым целым с Путём.

Просто пойми! 😉

Оригинал текста был опубликован в журнале «Эрос и Космос» 27 ноября 2013 года

Сегодня воскресенье, 18 августа 2013 года, за окном тёплый вечер, клавиатуру моего Asus’а освещает желтым светом маленькая настольная лампа, и я печатаю эти буквы. Курсор мигает в начале следующего предложения. Появляется и исчезает. Появляются и исчезают звуки, доносящиеся с улицы. Появляются и исчезают физические ощущения. Возникают и растворяются мысли, чувства, состояния. Всё, что рождается — обречено уйти. Вкл — выкл. Вкл — выкл. Вкл — Выкл.

Но что-то меняется. Мир — не просто феноменологический стробоскоп. Феномены восприятия, возникая из вневременной Пустоты, разворачиваются во времени. И мир становится. Не каким-то конкретным (это можно осознать лишь post factum), а просто — становится, в настоящем времени. И у этого становления такой невозможный, и такой однозначно эротический вкус.

Кто же такой этот Эрот, и почему становление — эротично? В знаковом для западной цивилизации сочинении Платона «Пир» Сократ и его студенты дают определение эротическому импульсу. По словам одного из них, Аристофана, «любовью называется жажда целостности и стремление к ней… [Н]аш род достигнет блаженства тогда, когда мы вполне удовлетворим Эрота и каждый найдет соответствующий себе предмет любви, чтобы вернуться к своей первоначальной природе"[1].

Но что означает эта «жажда целостности»? И о чём ведётся речь, когда говорится о «первоначальной природе»?

Сократ начинает свои разъяснения с того, что Эрос (Эрот) — это всегда любовь к кому-то или к чему-то, и объект ее — то, в чем испытываешь нужду. По словам Сократа, нужда у нас в красоте и добре, а значит, само по себе Эрос лишен красоты и добра и нуждается в них. Собственно, Эрос потому и богом не является (ведь боги — прекрасны), и пребывает между людьми и богами, «заполняя промежуток между теми и другими, так что Вселенная связана внутренней связью».

Эротический импульс — это творческая природа Вселенной, стремящейся через смертность утвердить себя в вечности через бесконечное становление

Что же означает эта внутренняя связь Вселенной? Сократ в своём монологе приходит к тому, что эта внутренняя связь — творчество, или «всё, что вызывает переход из небытия в бытие"[2]. Цитирую далее по тексту:

Любовь — это стремление родить и произвести на свет в прекрасном… Рождение — это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. Но если любовь, как мы согласились, есть стремление к вечному обладанию благом, то наряду с благом нельзя не желать и бессмертия… А значит, любовь — это стремление и к бессмертию… Смертная природа стремится стать по возможности бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем — порождением, оставляя всякий раз новое вместо старого; ведь даже за то время, покуда о любом живом существе говорят, что оно живет и остается самим собой — человек, например, от младенчества до старости считается одним и тем же лицом, — оно никогда не бывает одним и тем же, хоть и числится прежним, а всегда обновляется, что-то непременно теряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще все телесное, да и не только телесное, но и то, что принадлежит душе: ни у кого не остаются без перемен ни его привычки и нрав, ни мнения, ни желания, ни радости, ни горести, ни страхи, всегда что-то появляется, а что-то утрачивается. Еще удивительнее, однако, обстоит дело с нашими знаниями: мало того что какие-то знания у нас появляются, а какие-то мы утрачиваем и, следовательно, никогда не бываем прежними и в отношении знаний, — такова же участь каждого вида знаний в отдельности… Так вот, таким же образом сохраняется и все смертное: в отличие от божественного, оно не остается всегда одним и тем же, но, устаревая и уходя, оставляет новое свое подобие… Бессмертия ради сопутствует всему на свете рачительная эта любовь.

Другими словами, эротический импульс — это творческая природа Вселенной, стремящейся через смертность утвердить себя в вечности через бесконечное становление. Эрос — это то влечение к самотрансценденции, которое заложено в проявляющемся и становящемся мире. Собственно, бесконечное становление мира и возможно лишь потому, что в основе его заложен принцип самотрансценденции, или Эрос.

Важно сказать также, что Платон (устами Сократа) предлагает и путь реализации, путь полного постижения человеком этого эротического принципа: от любви к «прекрасным телам» — к любви к «красоте души» — к любви к «красоте нравов» — к любви к «красоте наук»,

[П]ока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, [человек] не узрит того единственного знания, которое касается прекрасного, и вот какого прекрасного:
Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе, то самое… ради чего и были предприняты все предшествующие труды, — нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает.

Эта последовательность удивительным образом напоминает онтогенетическое развитие человеческой психики, исследуемое психологическими науками[3]: при адекватном и целостном развитии ребенок сначала постигает свою (и окружающих) телесность, затем учится взаимодействовать со своими чувствами и эмоциями (постепенно формируя своё характерное индивидуальное чувственное «я»), затем — формирует собственно личность через выход на территорию разума, мыслей и логики. Каждая из этих стадий превосходит и включает предыдущую, и каждая из этих стадий становится частью нас лишь со следующей стадии. Так, телесность становится подлинной основой нашей самости лишь на уровне чувственности, а чувственность дифференцируется и осмысленно включается в нашу самость с уровня разумности. Точно по этому же принципу, мы можем подлинно интегрировать нашу разумность и сознательность только со следующего уровня.

Дух одновременно является творческим импульсом и потенциалом становления Вселенной, и одновременно — самой Вселенной, исполненной эротического драйва самотрансценденции на пути к Духу

И этот следующий уровень, по словам Сократа (Платона), это то прекрасное, которое является «вечным, то есть не знающим ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения», и которое «само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает». Другими словами, это то, что в разных традициях определяется как Дух или Бог.

Тут следует на секунду остановиться и осмотреться. Как становится понятно из вышеизложенного, Дух одновременно является творческим импульсом и потенциалом становления Вселенной, и одновременно — самой Вселенной, исполненной эротического драйва самотрансценденции на пути к Духу[4].

Эта тема, в общем определяемая как отношение трансцендентного и имманентного, глубоко исследуется многими богословскими традициями различных культур Востока и Запада. Большинство этих традиций сходятся в том, что Бог/Дух находится вне проявленного мира, проявляясь как творение посредством своей (неотделимой от себя) энергии[5]. Традиции далее различаются не в самом этом понимании, а скорее в том, как они трактуют отношения Бога и Его энергии. Например, как писал св. Василий Великий, «мы утверждаем, что познаем Бога нашего по действиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Действия Его к нам нисходят, но сущность Его остается неприступною». В этом слышится схожесть с гаудия-вайшнавской философией, согласно которой отдельные души (дживы) хотя и неотделимы от Верховной Личности Бога (Бхагавана), но при этом никогда и не едины с ней — потому что только в отдельности, только при существовании Тебя, отдельного от меня, возможны отношения с Тобой. И эти отношения просто не могут не быть эротичными. Тут кажется уместно вспомнить «невест Христа»: как сказал ап. Павел в послании к коринфянам (обоего пола), «Я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (Кор 11:2).

В таком эротическом стремлении к соединению с Богом нет ничего удивительного. По словам христианского богослова Владимира Лосского, «в имманентности откровения Бог утверждает Себя трансцендентным творению… Бог имманентен и трансцендентен одновременно: имманентность и трансцендентность взаимно друг друга предполагают». И поскольку одно не бывает без другого, невозможно существование проявленного мира (энергии Бога) без желания этого мира взойти к Богу. Желания, замечу, абсолютно неосуществимого именно потому, что мы, с одной стороны, никогда и не были отдельными от Бога, а с другой — никогда не сможем быть с Ним едиными по самой природе Его предельной трансцендентности. Отсюда — отношения, вечно приближающие нас к Богу через эротическую самотрансценденцию и становление.

Таким образом, разворачивание проявленной Вселенной предстаёт перед нами (в такой картине мира), парадоксальным образом, как всё более возрастающая целостность (и ценность), причём целостность эта возрастает по мере эволюционного разворачивания Вселенной.

Этот момент требует пояснения. Если мы принимаем становление Вселенной как постоянное появление качественно нового (Вселенная не сразу научилась греческой опере и компьютерным вирусам), то количество того, с чем можно стать более цельным (весь проявленный Космос в своём многообразии внутреннего и внешнего[6]) тоже увеличивается.

Именно поэтому в одной из своих последних работ[7] Зигмунд Фрейд писал:

После долгих колебаний и размышлений мы решили допустить существование всего-навсего двух основных влечений, Эроса и влечения к деструкции… Целью первого является формирование всё больших структур и сохранение их в таком виде, то есть соединение, связывание, а цель другого — противоположна —устранение взаимосвязей, то есть разрушение вещей.

Фрейд истолковывает причины существования Эроса метафизически: «Можно допустить, что когда-то раньше живая субстанция была единой, потом была расщеплена и теперь стремится заново объединиться». Этими словами Фрейд вторит классическим традициям древности, предполагающим, в общих чертах, что Бог специально забыл себя, чтобы сыграть в игру узнавания самого себя. На страницах журнала «Эрос и Космос» я буду исследовать иную модель, представляющую постметафизическое толкование развертывания Вселенной, в которой исследование Духом самого себя не связано ни с самозабыванием, ни с саморасщеплением[8].

Впрочем, вне зависимости от того, забыл себя Дух или нет, он себя определенно узнаёт. И узнаёт эротически. Наша эротичность зовёт нас к телесной сексуальности, эмоциональной вовлеченности, увеличению нашего знания о себе и мире. В конечном итоге, наша эротичность зовёт нас к ежемоментному становлению, проявлению, действию. Мир — не просто феноменологический стробоскоп, но живой Космос, сочащийся божественным нектаром Эроса через каждую частицу своего непрестанного становления.

Примечания

1. Предварительное обсуждение метафизики и пост-метафизики см. ниже. ↩
2. Здесь уместно вспомнить выдающегося философа Альфреда Норта Уайтхеда, наряду с многими другими философами и богословами восхваляющего творческое начало мира. ↩
3. В частности, онтогенетическое развитие человеческой психики (или самости, т. е. нашего «я») исследуется психологией развития. См. труды таких ученых как Пиаже Ж., Кольберг Л., Коммонс М., Лёвинджер Д., Доусон Т., Фишер К., Киган Р., Гарднер Г., Кук-Гройтер С. и прочих. ↩
4. Не следует забывать, однако, и это тема других моих статей, что сама по себе такая онтология есть определенное мировосприятие с определенного уровня развития. ↩
5. Интересно, что в традициях кашмирского шиваизма или гаудия-вайшнавизма (кришнаизма), и в некоторых других традициях, отношения непроявленного и проявленного выражаются как мужское и женское. Шива проявляется как Шакти, его любимая. ↩
6. Узнать о том, что подразумевается под «внутренним» и «внешним», можно обратившись к другим статьям журнала (в т. ч. с помощью тэгов) или в ЧаВо. ↩
7. «Очерк психоанализа», 1940. ↩
8. Я полагаю, что эта модель более соответствует современности, и отвечает как созерцательным, так и научным критериям достоверности. ↩