Оригинал текста был опубликован в журнале «Эрос и Космос» 20 февраля 2014 года

Впервые, помню, это случилось в Петергофе много лет назад, когда из кустов навстречу мне вышла на дорожку рыже-бурая белка. И ничего особенного в самом этом событии не было — белок там много, и они охотно общаются с посетителями парка, привыкшие выпрашивать орешки и семечки. И конечно, белок до этого случая я видел много раз, как видел и после. Почему именно тогда? Впрочем, не столь это и важно — почему. Но это случилось. Встретив эту рыже-бурую белку на дорожке, я явно увидел, что ничем от этой белки не отличаюсь. Не в смысле строения скелета, внешнего вида или окраса шерсти, разумеется, а по сути. Я ничем от этой белки не отличаюсь потому, что между нами в принципе нет никакой границы, чтобы можно было поставить нас рядом и сравнивать по каким-либо свойствам. Нет никаких двух.

Космос настолько един в многообразии своих проявлений, что это многообразие просто не может быть множественно. Разные образы, разные маски актера античного театра — но как сравнишь этого актера с ним самим? Это просто сам этот актер. И я стоял и смотрел на эту белку, вовлеченный в удивительный новый вихрь ощущений — то знакомое многим сильное переживание, в котором от интенсивности чувств хочется плакать и смеяться одновременно; и вот уже это происходит: слезы катятся по щекам, и безудержное веселье и смех, и я ничем от этой белки не отличаюсь, и красота, и благодарность. Красота и благодарность.

Я знал, ещё в девятом классе прочитав «Путешествие в поисках себя» Станислава Грофа, что подобные переживания называются «пиковыми». Гораздо позже я узнал, что Кен Уилбер называет подобное переживание природным мистицизмом — поскольку переживание Единства соединяет человека со всем живым, с природой.

Пиковые переживания — это интенсивные переживания в (зачастую) измененном состоянии сознания, способные повлиять на всё последующую жизнь человека. Они пиковые не только за счёт интенсивности, но и за счёт того, что они не остаются — как и другие переживания, они приходят и уходят. Но знание, полученное в момент таких переживаний, может оказаться полным глубинной ценности и красоты, наполняя жизнь пережившего подобные пики человека новым смыслом, который зачастую ощущается более настоящим и живым.

Абрахам Маслоу писал, что «любая встреча с подлинным совершенством, любое движение к подлинной справедливости, к подлинным ценностям вообще обладает тенденцией производить пиковые переживания», и более того, что такие переживания свойственны большинству людей. И одной из своих задач я вижу демистификацию мистических способов постижения мира и демаргинализацию подобных состояний, включающих, к примеру, и переживание сатори в дзэнской традиции буддизма.

Через много лет после того петергофского эпизода, я приехал из Китая в Москву в 2011 году на организованную с друзьями интегральную конференцию. В какой-то момент — сейчас уже сложно выловить точно, когда это произошло — у меня снова пропало ощущение отделённости от других. Точнее, больше не было никаких других — был только я, смотрящий сам на себя, взаимодействующий сам с собой, любящий и ненавидящий сам себя, говорящий сам с собой, играющий в понимание и непонимание сам с собой, ограничивающий и раскрывающий сам себя.

Интересно, что, если пиковое переживание при встрече с белкой длилось едва ли минуту (хотя и повлияло на всю мою жизнь), это состояние не уходило почти неделю и навсегда осталось со мной как грань прямого опыта, открытая для задействования в любой момент. Ещё одним отличием было то, что если в первом случае «я» потерялся в водовороте эмоций, то здесь эмоций практически не было — кроме непреходящего удивления реальности этого опыта (настолько же «научно-фантастического», насколько обыденного).

Подобные переживания транскультурны, то есть они не зависят от конкретной культуры, страны или традиции. И они совсем не религиозны, хотя могут быть такими. Пожалуй, точнее всего мирской, нерелигиозный опыт такого состояния описал Уолт Уитмен, непревзойденный певец Эроса, в поэме «Песня о себе»:

Я не прошу небеса опуститься, чтобы угодить моей прихоти,
Я щедро раздаю мою любовь.
Чисто контральто поет в церковном хоре,
Плотник строгает доску, рубанок у него каждый раз шепелявит
с возрастающим пронзительным свистом,
Холостые, замужние и женатые дети едут к своим старикам
в День Благодарения,
…
Тело калеки привязано к столу у хирурга,
То, что отрезано, шлепает страшно в ведро;
Девушку-квартеронку продают с молотка, пьяница в баре клюет носом у печки,
Механик засучил рукава, полисмен обходит участок, привратник отмечает, кто идет,
Юнец управляет фургоном (я влюблен в него, хоть и не знаю его).
Метис шнурует свою легкую обувь перед состязанием в беге,
…
Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее
…
Толпы новоприбывших иммигрантов заполняют верфь или порт,
Курчавые негры машут мотыгами на сахарном поле,
надсмотрщик наблюдает за ними с седла.
…
Счастливая жена поправляется, неделю назад родила она первенца,
ровно через год после свадьбы,
Чистоволосая девушка-янки работает у швейной машины или на заводе, на фабрике,
Мостовщик наклоняется над двурукой трамбовкой,
Быстрый карандаш репортера порхает по страницам блокнота,
Маляр пишет буквы на вывеске лазурью и золотом,
Мальчик-бурлак мелким шагом идет бечевой вдоль канала,
…
Президент ведет заседание совета, окруженный важными министрами,
По площади, взявшись под руки, величаво шествуют три матроны,
Матросы рыболовного смака складывают в трюмы пласты
палтуса один на другой,
Миссуриец пересекает равнины со своим скотом и товаром,
Кондуктор идет по вагону получить с пассажиров плату и дает
знать о себе, бренча серебром и медяками,
Плотники настилают полы, кровельщики кроют крышу,
каменщики кричат, чтобы им подали известь,
Рабочие проходят гуськом, у каждого на плече по корытцу для извести,
Одно время года идет за другим, и четвертого июля на улицах
несметные толпы (какие салюты из пушек и ружей!),
Одно время года идет за другим, пахарь пашет, косит косарь,
и озимое сыплется наземь,
…
Город спит, и деревня спит,
Живые спят, сколько надо, и мертвые спят, сколько надо,
Старый муж спит со своею женою, и молодой муж спит со своею женой,
И все они льются в меня, и я вливаюсь в них,
И все они — я,
Из них изо всех и из каждого я тку эту песню о себе.
Я и молодой и старик, я столь же глуп, сколь и мудр,
Нет мне забот о других, я только и забочусь о других,
Я и мать и отец равно, я и мужчина, и малый ребенок,
Я жесткой набивкой набит, я мягкой набит набивкой,
Много народов в Народе моем, величайшие народы и самые малые,
Я и северянин и южанин, я беспечный и радушный садовод,
живущий у реки Окони,
Янки-промышленник, я пробиваю себе в жизни дорогу, у меня
самые гибкие в мире суставы и самые крепкие в мире суставы,
Я кентуккиец, иду по долине Элкхорна в сапогах из оленьей
кожи, я житель Луизианы или Джорджии,
Я лодочник, пробираюсь по озеру, или по заливу, или вдоль
морских берегов, я гужер, я бэджер, я бэкай,
Я — дома на канадских лыжах, или в чаще кустарника,
или с рыбаками Ньюфаундленда,
Я — дома на ледоходных судах, я мчусь с остальными под парусом.
Я — дома на вермонтских холмах, и в мэнских лесах, и на ранчо Техаса.
Я калифорнийцам товарищ и жителям свободного Северо-Запада,
они такие дюжие, рослые, и мне это любо,
Я товарищ плотовщикам и угольщикам, всем, кто пожимает мне
руку, кто делит со мною еду и питье,
Я ученик средь невежд, я учитель мудрейших,
Я новичок начинающий, но у меня опыт мириады веков,
Я всех цветов и всех каст, все веры и все ранги — мои,
Я фермер, джентльмен, мастеровой, матрос, механик, квакер,
Я арестант, сутенер, буян, адвокат, священник, врач.
Я готов подавить в себе все, что угодно, только не свою многоликость,
Я вдыхаю в себя воздух, но оставляю его и другим,
Я не чванный, я на своем месте.
(Моль и рыбья икра на своем месте,
Яркие солнца, которые вижу, и темные солнца, которых не вижу, —
на своем месте,
Осязаемое на своем месте, и неосязаемое на своем месте.)
Это поистине мысли всех людей, во все времена, во всех странах,
они родились не только во мне,
Если они не твои, а только мои, они ничто или почти ничто,
Если они не загадка и не разгадка загадки, они ничто,
Если они не столь же близки мне, сколь далеки от меня, они ничто.
Это трава, что повсюду растет, где есть земля и вода,
Это воздух, для всех одинаковый, омывающий шар земной.

Конечно, такое переживание весьма субъективно и сложно поддаётся объективному исследованию и оценке — исследованию того, насколько оно «полезно» или «вредно», — однако ценность и глубина его очевидна изнутри, в прямом опыте. Попробуйте почувствовать, как этим жил изнутри Уолт Уитмен, чтобы написать подобные строки?! И как этим жила Мать Тереза, чтобы поведать всем о её столь удивительном опыте единства?

Иисус — Жизнь, чтобы прожить ее.
Иисус — Любовь, чтобы любить ее.
Иисус — радость, чтобы поделиться ею.
Иисус — мир, чтобы дать его.
Иисус — голодный, чтобы накормить его.
Иисус — жаждущий, чтобы напоить его.
Иисус — нагой, чтобы одеть его.
Иисус — бродяга, чтобы принять его.
Иисус — больной, чтобы ухаживать за ним.
Иисус — одинокий, чтобы полюбить его.
Иисус — изгнанник, чтобы принять его.
Иисус — прокаженный, чтобы омыть его язвы.
Иисус — бездомный, чтобы улыбнуться ему.
Иисус — пьяница, чтобы выслушать его.
Иисус — сумасшедший, чтобы защитить его.
Иисус — малыш, чтобы обнять его.
Иисус — слепой, чтобы проводить его.
Иисус — немой, чтобы говорить за него.
Иисус — калека, чтобы вывести его на прогулку.
Иисус — наркоман, чтобы прийти ему на помощь.
Иисус — проститутка, чтобы поддержать ее.
Иисус — заключенный, чтобы посетить его.
Иисус — старик, чтобы служить ему.
Для меня Иисус — мой Бог.
Иисус — мой супруг.
Иисус — моя жизнь.
Иисус — моя единственная любовь.
Иисус — моё Всё во всём.

Конечно, тот тип единства, о котором говорит Мать Тереза, — это уже не просто природный мистицизм, и дело здесь не только в религиозной интерпретации и христианской перспективе. В случае природного мистицизма «я» растворяется во всём сущем, сливается с миром форм, со всей жизнью. Здесь происходит иное — соединение с сознанием высшего порядка, когда перспектива меняется не просто «горизонтальным» расширением, но «вертикальным» превосхождением. В таком опыте единства Мать Тереза уже не просто одно целое с уитменовской проституткой, но одно целое с Иисусом — её жизнью, её «всём во всём», который есть «проститутка — чтобы поддержать её». Уилбер называет этот тип единства божественным мистицизмом.

Вот как об этом пишет Руми, суфийский поэт-мистик:

Что делать мне, правоверные? Я не узнаю себя.
Я ни христианин, ни иудей, ни волхв, ни мусульманин.
Ни с Востока, ни с Запада. Ни с суши, ни с моря.
Ни от жителей подземелий, ни от ангелов небес,
Ни от земли, ни от воды, ни от воздуха, ни от огня;
Ни с трона, ни от сохи, от существования, от бытия;

Не рожденный в Китае, Саксонии или Болгарии;
Не из пятиречья Индии, не из Ирака или Хорасана;
Не от этого мира, не от иного: ни из рая, ни из ада;
Мой род не от Адама и Евы, не из Эдема с его архангелом;
Мое место — безместно, мой след — бесследен.
Ни тело, ни душа; все — жизнь моего Возлюбленного.
Я вышел из дуальности, я видел, что два мира суть Один.
Одного я ищу, Одного я знаю, Одного я вижу, Одного я зову.

Примеры таких переживаний, как было отмечено выше, можно найти во многих традициях и культурах, как религиозных, так и мирских, поскольку они в принципе присущи человеку. В буддийской традиции чань-дзэн указывается, что сатори, яркий опыт пробужденного сознания, может быть спровоцирован самыми обыденными вещами — звуком дождя, кружением снега, зеленью листа… Чем угодно, вплоть до столь простых физических ощущений как касание ногой пола или трения холодного воздуха в ноздрях при вдохе. Из каких ощущений состоит ваш опыт прямо сейчас?

Впрочем, хотя этот опыт может быть спонтанным (и часто таковым и бывает в мирском контексте), мистики Востока и Запада на протяжении тысяч лет разрабатывают методы его сознательной активации. И действительно, красота и ценность такого опыта настолько очевидна, что не вызывает ни толики сомнения — его стоит пережить! В случае с традицией дзэн мы имеем дело уже не с природным мистицизмом, и даже не с божественным мистицизмом, но с мистицизмом недвойственным, где переживается единство формы и содержания, невежественного и пробужденного сознания, имманентного и трансцендентного. Догэн, великий средневековый мастер дзэн, даёт весьма конкретное указание к практике:

Просто пойми, что-то, что ты видишь прямо сейчас, — это Будда. Если ты таким образом продолжаешь улучшать свой различающий ум и основополагающее отношение в соответствии с наставлениями своего мастера, то естественным образом станешь единым целым с Путём.

Просто пойми! 😉

Оригинал текста был опубликован в журнале «Эрос и Космос» 7 февраля 2014 года

При чтении некоторых материалов журнала «Эрос и Космос», и в частности — моих статей, может сложиться впечатление, что мы делаем акцент на самопревосходящем принципе эволюции Космоса¹, который мы называем Эросом. Это, однако, было бы весьма однобоким пониманием, и в этой небольшой статье передо мной стоит задача дать введение в более взвешенную позицию, которая способна учесть диалектику развития и разрешить напряжение диалектической динамики через синтез дихотомии² Эроса и Танатоса в недвойственном союзе³.

Вначале предложу определения тех понятий, с которыми мы имеем дело. Эрос, как было отмечено выше, это сила самотрансценденции, самопревосхождения, становления Космоса и отдельных его феноменов, стремления к большей целостности. Выдающийся философ эволюции, астрофизик Эрих Янч определял эволюцию как «самореализацию путем самотрансценденции». Танатос, напротив, это влечение к саморазрушению, энтропии, разложению и дезинтеграции. Эти термины использовал Фрейд для описания основных принципов функционирования человеческой психики. Тема Танатоса, впрочем, была заявлена Фрейдом в его поздних работах⁴ и не нашла своего полного развития. Дальнейшее исследование темы влечения к саморазрушению (и соответствующего ему страха саморазрушения) мы находим, среди прочих, в исследованиях Отто Ранка и Эрнеста Беккера⁵, а также в книгах «Проект Атман» и «Восхождение из Эдема» философа Кена Уилбера.

В чём же заключается эта диалектическая динамика двух влечений — стремления к жизни и стремления к смерти, и почему рассмотрение только лишь Эроса без Танатоса я назвал выше однобоким?

Отношения жизни и смерти всегда были в центре внимания мыслителей, философов и практиков созерцания, и взгляды их на эти отношения не всегда совпадали. Скажем, Джозеф Кэмпбелл, исследователь мифов человечества, в своей книге «Тысячеликий герой» приводит слова иторика Арнольда Тойнби, автора фундаментального исследования законов подъема и гибели цивилизаций:

[Р]аскол души, раскол общества не может быть разрешен никакой схемой возврата к добрым старым временам (архаизм) или программами, обещающими построение идеаль­ного предполагаемого будущего (футуризм), ни даже самой реалистичной, практической работой, направленной на то, чтобы снова сплотить воедино распадающиеся элементы. Толь­ко рождение может победить смерть — рождение, но не возрождение старого, а именно рождение нового. В самой душе, в самом обществе — чтобы продлить наше существование — долж­но длиться «постоянное рождение» (палингенез), сводящее к нулю непрерывное повторение смерти.

Как мне кажется, это довольно классическое «решение» проблемы — а именно, бегство от смерти при помощи жизни, постоянного её возобновления. Более того, предполагается, что это каким-то образом «сведёт смерть к нулю», или по крайней мере, преобразит жизнь так, что она станет на самом деле ценной. Действительно, мотив превосхождения смерти за счёт полноценной жизни звучит всю историю человечества⁶, и всё же это решение остаётся половинчатым и, в конечном итоге, не несущим абсолютного избавления. Упомянутый выше Эрнест Беккер подробно исследовал страх смерти, а Уилбер — избегание, и это именно то столь сильное и столь обманчивое желание постоянного рождения, которое в своей книге «Проект Атман» он называет Эросом, или «онтологическим голодом».⁷ Ирония ситуации заключается в том, что онтологический голод не может решить проблему смерти — он может её только избегать, если не признает своей истинной природы. И для того, чтобы узнать истинную природу жизни, не нужно, как уверяют мистики, ходить далеко; достаточно прямо и не увиливая смотреть в сердцевину любых дихотомий.

Oнтологический голод не может решить проблему смерти — он может её только избегать, если не признает своей истинной природы

Даже используемый Тойнби термин «палингенез», понимаемый как он есть, может прямо указать нам на истинное положение смерти. Палингенез — это термин, который употребляется в равной степени в теологии, биологии и геологии. В теологии он означает воскрешение и трансформацию, а в биологии — повторение в развитии зародыша нового существа определенных этапов эволюции вида. Но чтобы воскреснуть, необходимо умереть; чтобы новое существо могло частично повторить в своём развитии эволюцию вида, миллионам предков необходимо умереть в процессе закрепления именно такого типа развития. Другими словами, постоянное рождение предполагает и утверждает постоянную смерть!

Один из самых авторитетных психологов развития, гарвардский исследователь Роберт Киган описывает развитие как процесс расширения «я», в котором всё то, чем я был на предыдущей стадии, становится лишь частью меня нового. И это неизбежным образом предполагает выход за пределы себя, выход за пределы своей жизни, в прямом смысле слова: субъект превратился в объект (нового субъекта). То, как я сознавал себя изнутри, мне более недоступно; теперь мне доступно новое субъективное сознавание, а прошлая субъективная целостность стала лишь одним из объектов-частей моего нового, более расширенного поля восприятия.

Для рождения следующего необходима (субъективная) смерть текущего. Именно поэтому Уилбер заявляет нечто парадоксальное: истинный смысл Танатоса — трансценденция, превосхождение. Ведь с точки зрения пробужденного сознания⁸,

Нигде нет никаких радикально отдельных сущностей… Граница между субъектом и объектом, в конечном счете, иллюзорна. Следовательно, эту границу между самостью и другим приходится постоянно воссоздавать в каждый текущий момент — по той простой причине, что она вообще не является реальной. В то же время, простая сила реальности, «тяга» Целого, в каждое мгновение пытается прорвать эту границу. И этой силой является Танатос. Пока индивид постоянно воссоздает свои иллюзорные границы, реальность столь же постоянно устраивает заговор, чтобы их разрушать. Таков Танатос, и его действительным значением является трансценденция.

Но ведь до этого мы говорили, что трансценденция — это Эрос ⁹? Верно, как драйв к становлению, Эрос безусловно несёт в себе трансцендентный заряд, однако если становление это предполагает избегание смерти, избегание Танатоса, то оно остаётся лишь становлением в новой и новой форме, без восхождения к новому смыслу. Если же новое становление объемлет смерть, появляется возможность восхождения к предельному смыслу.

Не избегать смерти?! Не предлагает ли автор срочно всем броситься лишать себя жизни? Совсем нет! Для начала, просто задуматься. Словами Руми:

Мы вечно суетимся, убегаем,
И тем спастись и скрыться полагаем, —
Но от кого? Задумайся на миг:
От Бога? Или от себя самих?

Задуматься, тем не менее, недостаточно. Должна произойти некая реализация, чтобы трансцендентный драйв поднял нас к новой глубине божественного смысла. Первый шаг подобной реализации хорошо описал в книге «Норвежский лес» блестящий современный исследователь тонких миров, писатель Харуки Мураками: «Смерть — не полярная жизни субстанция. Смерть изначально существует во мне. И как ни пытайся, устраниться от нее невозможно». Почему это не просто очередная мысль? Ключ — в парадоксе «не полярности» жизни и смерти; такой парадокс невозможно понять — в него можно только прозреть¹⁰.

Углубить это прозрение, сделать второй шаг мы можем вместе с Николаем Кузанским:

Христос пошел на смерть, чтобы вместе с ним воскресла к вечной жизни человеческая природа и животное смертное тело стало духовным и нетленным. Истинный человек мог быть только смертным, и он мог поднять смертную природу к бессмертию только после того, как смерть сняла с нее смертность.

Истинный человек может быть только смертным, ведь Танатос — неотъемлемая часть пробуждения к Духу. Эрос как самопревосхождение Космоса, не может функционировать без Танатоса. И вопрос только в том, есть ли ещё и третий шаг? Практики созерцательных дисциплин в один голос уверяют, что есть, хотя способы выполнения этого шага отличаются в разных традициях.

Десять лет назад основным моим учителем был Нисаргадатта Махарадж, простой продавец сигарет из Бомбея и знаменитый пробужденный мастер. Но тогда я воспринимал его слова скорее интеллектуально и не понимал, что каждое его указание является, на самом деле, приглашением к серьезному созерцательному исследованию. Он учил: «Найдите того, кто присутствовал при вашем рождении и будет свидетелем вашей смерти», и если это случится — вы постигнете, что всегда находились за пределами жизни и смерти.

То, что мы считаем неизбежным, — родиться и умереть — для Постигшего лишь способ выражения движения Неподвижного, изменения в неизменном, конца в бесконечном. Для Постигшего очевидно, что ничто не рождается и не умирает, ничто не длится и ничто не изменяется, всё такое, какое оно есть, — вечно.

И в этом заключается начало и конец Эроса и Танатоса, становления и разрушения, и их вечное и незыблемое единство.

Примечания

Оригинал текста был опубликован в журнале «Эрос и Космос» 27 января 2014 года.

Оригинал текста был опубликован в журнале «Эрос и Космос» 27 ноября 2013 года

Представленный ниже текст я вижу как своего рода манифест этого журнала. Он определяет цель, функцию и способы существования такого исторического феномена как «Эрос и Космос». Он указывает на основные моменты лишь в сжатом виде, оставляя задачу раскрытия множества упоминаемых тем в последующих статьях — через исследования философии и психологии, социологии и антропологии, политики и экономики, религии и духовности, культуры и технологии. Он провозглашает главенство не содержания, но метода, способа взаимодействия с любым содержанием; метода, по нашему мнению, наиболее адекватного вызовам современности, укорененного во вневременном, основанного на прошлом и задействующего будущее; метода, позволяющего наиболее целостным образом способствовать динамическому развертыванию постоянного освобождения человека и общества в нашем эротическом движении к трансцендентному. Эта статья в самом общем виде раскрывает идеологические основы такого метода.

Социокультурная общность невозможна без идеологии. Идеология может быть основана на магических, мифических, рациональных, плюралистических, интегральных или иных принципах, но она всегда есть там, где есть общество, т. е. там, где есть отношения между людьми. Общество любого размера, от микро- до макро-, естественно регулирует отношения между своими членами с помощью определенных культурных практик, завязанных на доминантное мировосприятие и мировоззрение большинства. А точнее, мировосприятие и мировоззрение пассионарного меньшинства, распространяющего свою агенду на всех членов общества, поскольку большинство в любом случае будет некритически следовать агенде меньшинства, покуда она покрывает самые базовые их потребности (и отсылает, в то же время, к ценностям более высоким, чем их текущие).

Проблеме взаимоотношений пассионарного меньшинства и некритического большинства посвящены тысячи книг, от самых древнейших сочинений человечества и до самых современных: конфуцианские и легистские трактаты Китая, макроисторическая метафизика Ибн-Халдуна, сочинения Платона, «Государь» Макиавелли, гегельянская эволюция Духа, философия марксизма, деконструктивный подход постмодерна. Все они (включая, разумеется, и религиозные традиции) предлагали свой взгляд на вопрос идеологий, вопрос адекватности и нормативности мировоззрений.

Одновременно с просвещенным меньшинством, эту же задачу — определение нормативности идеологии — решало и большинство, ведь человеческое существование невозможно без мировоззрения, а мировоззрение подразумевает нормативность (предписывающие критерии). Столкновение и взаимопроникновение мировоззрений двух и более людей рождает бытовую идеологическую общность, т. е. соединение описаний реальности и предписаний по адекватному этим описаниям поведению:

• Муж — глава семьи… а значит, жена должна подчиняться.

• Мы рождены в грехе… а значит, должны исправиться.

• Всякая власть — от Бога… а значит, всякая власть — божественна.

• Цель — гармония… а значит, нужно определить, как гармония нарушается.

• Цель — развитие… а значит, нужно определить, откуда и куда.

Множество практик описания-предписания рождает множество микро- и макрокультурных привычек. И там, где соединяются мировоззрения нескольких людей, патологии и искажения неизбежны. В 20-м веке вопрос идеологий, в связи с кошмаром тоталитарных диктатур, встал как никогда остро. Психологи, философы, социальные критики пытались определить отношения идеологии и общества. Мишель Фуко предложил видение, в котором любая идеология — тоталитарна по определению (… а значит, все идеологии — зло). Однако, в такой позиции заключено перформативное противоречие (в терминологии философа Юргена Хабермаса), т. е. слепое пятно некритического отношения к своей собственной идеологии; ведь идея о том, что любая идеология — тоталитарна, сама по себе является тоталитарной (потому что отвергает любые другие идеи об идеологиях).

Любая критическая теория направлена на человека и его окружение в историческом контексте, и служит эмансипации, освобождению человека

Совсем другой подход к идеологиям предлагается критической теорией (в широком смысле), и журнал «Эрос и Космос», вне всякого сомнения, принадлежит именно к этой традиции.

Стэнфордская энциклопедия философии говорит о критической теории следующее:

Она должна быть одновременно объясняющей, практической и нормативной. Она должна уметь объяснить проблемы современного общества, определить действующие лица для его изменения, и предоставить ясные нормы своей критики и достижимые практические цели по социокультурной трансформации.

По определению одного из основателей Франкфуртской школы Критической теории, Макса Хоркхаймера, критическая теория общества своим объектом выбирает «человеческих существ как производителей своих собственных исторических форм жизни».

Другими словами, любая критическая теория направлена на человека и его окружение в историческом контексте, и служит эмансипации, освобождению человека. Так, постулируется историчность, а значит, неизбежность постоянной социокультурной трансформации, и задача любой истинно критической теории заключается в том, чтобы эта социокультурная трансформация вела к освобождению, а не к подавлению. Идеология освобождения, не идеология подавления.

Стэнфордская энциклопедия философии добавляет:

В противовес кантианскому трансцендентальному анализу условий рациональности, критическая теория предлагает не необходимое, а гипотетическое знание; не априорное, а эмпирическое; не однозначное, а фальсифицируемое (по критерию Карла Поппера — авт.). Тем не менее, она изучает универсальные структуры и условия, и поднимает универсальные, хотя и опровергаемые вопросы практического разума.

Также, и это важнейший принцип, действующий на территории журнала «Эрос и Космос», подлинная критическая теория должна соединять, а не разъединять, различные полюса философии и социальных наук: объяснение и понимание, структуру и действие, регулярность и нормативность. Для достижения этого соединения, критическая теория пользуется множеством наук и научных методов. В Интегральной теории американского философа Кена Уилбера этот подход называется интегральным методологическим плюрализмом: если человека и общество в их историческом контексте невозможно объяснить (и тем более — определить нормативность развития) с помощью лишь одной или нескольких областей знания, то необходимо задействовать максимально широкий спектр таких знаний, а также предоставить критическую структуру для их интеграции в единонаправленное множество. Единонаправленное, разумеется, в сторону освобождающей трансформации человека и общества.

Только критический подход может дать нам необходимое пространство для осмысления науки человеческого освобождения в контексте исторического процесса, разворачивающегося прямо здесь и сейчас

Я полагаю, что в любом мировоззрении, в любой идеологии (светской и религиозной), исторически возникшей в том или ином обществе, присутствует эмансипаторный, освобождающий заряд. Однако, согласно принципам диалектики, каждый новый виток развития мировоззрений неизбежно влечёт за собой и подавляющий, тоталитарный заряд, и только критический подход может дать нам необходимое пространство для осмысления науки человеческого освобождения в контексте исторического процесса, разворачивающегося прямо здесь и сейчас.

Даже такая противоречивая идеология как тоталитаризм ¹, понимаемая критически — т. е. в контексте исторического процесса и актуальности волн развертывания социокультурных привычек человечества, — ставит своей целью именно гармонию и эмансипацию. Гармония достигается за счёт корректного определения отношений человека и государства (человек не является самоценным целым, а только лишь частью целого, которым является государство), и соответствующего этому определению действия. Разумеется, фундаментальная ошибка тоталитарной идеологии заключается в представлении человека лишь частью, а государства — лишь целым. Как блестяще показал философ Артур Кёстлер, и человек и государство являются холонами, т. е. одновременно и частью и целым, и сведение часть/целостности холона лишь к одной из его граней неизбежно влечёт патологии. Например, в то время как для тоталитаризма характерно представление о человеке лишь как о части, для анархизма характерно скорее представление о человеке лишь как о целом, что тоже является грубым редуцированием полноты нашего бытия.

Критическое осмысление позволяет нам не только понять последствия патологического проявления таких идеологий, но и увидеть структурные психологические принципы их появления ² и эмансипирующую логику, стоящую за ними.

Из множества социокультурных привычек, появление и закрепление которых человечество свидетельствовало на протяжении своей истории, основными являются магическая, мифическая и рациональная волны. Магическое мировоззрение, возникающее в контексте конкретного мышления (согласно выдающемуся психологу Жану Пиаже), даёт рождение магической же идеологии: наш предок — Орёл (в прямом смысле); икона — исцеляет (т.е. сам предмет наделён магической силой); видение о смерти врага — влечёт реальную смерть врага; и т. п. Вера конкретна и основана на клановых поверьях (рассказах). Свои и чужие в такой идеологии делятся по принципу родства, поэтому магическое мировоззрение в своей полной форме не живёт дальше клановых сообществ и племён, переходя в более крупные социальные структуры лишь в виде теней (например, в виде суеверий).

В определенных обществах, магическое мировоззрение перешло в мифическое, которое, сопутствуя раннему формальному мышлению, дало мифическую идеологию. Вера основана на мифе; из рассказов слагаются эпосы; свои и чужие делятся уже не по клановому принципу, а по принципу принадлежности к мифу (религии, страны). Согласно Хабермасу и Уилберу, поскольку формальное мышление стремится к универсальности и мироцентризму, мифические общества стремились навязать свою универсальность как можно более широкому числу людей — в этом состояла их агенда освобождения. В частности, именно так проявляется идеология тоталитаризма, обсуждаемая выше.

Сейчас мы живём в эпоху диктатуры рационального дискурса и философии модерна. И хотя и магическое и мифическое всё ещё живут рядом с нами и в нас, и мы свидетельствуем патологическую динамику мифического (в частности, проблему фундаментализма и терроризма), мы как носители рационального дискурса обязаны видеть не только патологии, но и освобождающую идеологию этих мировоззрений (в том числе, мифической религиозности). Они — неизбывная часть нашей истории.

Мы провозглашаем превосхождение и включение, интегральный методологический плюрализм, постметафизику, трансдисциплинарность и транскультурность нашими ведущими принципами, нашими критическими методами и нашей идеологией

Диалектика развития показывает, что каждый новый виток эволюции порождает одновременно как решения проблем предыдущих стадий, так и новые проблемы, которые можно разрешить только со следующей стадии. И как зрелое рациональное может увидеть не только проблемы, но и достоинства мифической стадии, так и зрелое пострациональное может увидеть не только проблемы, но и достоинства современности (= модерна).

Рациональное мировоззрение, идущее рука об руку с развитым формальным мышлением, рождает рациональную идеологию, идеологию Просвещения, которая дала миру столь много, от свобод и равенства мужчин и женщин, сексуальных меньшинств, людей разных рас и религий, и до самолётов и антибиотиков. Проблема возникает тогда, когда научный метод познания переходит в сциентизм и веру в то, что всё можно узнать с помощью микроскопа и решить с помощью квантифицирования: сведения качества к количеству, смысла — к форме, значения — к числу.

Словами Хоркхаймера и Адорно («Диалектика Просвещения. Философские фрагменты», 1969):

Мы нисколько не сомневаемся в том… что свобода в обществе неотделима от просвещающего мышления. И тем не менее мы полагаем, что нам удалось столь же отчетливо осознать, что понятие именно этого мышления, ничуть не в меньшей степени чем конкретные исторические формы, институты общества, с которыми оно неразрывно сплетено, уже содержит в себе зародыш того регресса, который сегодня наблюдается повсюду. Если Просвещение не вбирает рефлексию этого возвратного момента в себя, оно выносит самому себе приговор.

Как было сказано выше, диалектическая природа мифического видна только с рационального, а диалектическая природа рационального — с пострационального. Однако, нужно очень внимательно отнестись к тому, что мы называем пострациональным. И если под пострациональным мы понимаем идеологию постмодерна, мы совершаем большую ошибку. Журнал «Эрос и Космос», по мере своих сил и понимания, будет стремиться отмежеваться от дискурса постмодерна в стремлении продвинуть агенду настоящей пострациональности.

Как показывают (признавая и его огромные заслуги) многие критики постмодерна, от Уилбера и Хабермаса, и до выдающегося аргентинского философа, историка и теолога Энрико Дюсселя, постмодерн (т.е. дискурс постсовременности) является на самом деле стадией зрелого модерна. Исследуя проблему европоцентризма и интеркультурных отношений, Дюссель («Трансмодерн и межкультурность: Интерпретация с перспективы философии освобождения», 2004) рефлексирует на положение современных азиатских и латиноамериканских культур:

Поскольку они не являются культурами модерна, они не могут быть и постмодерновыми. Они одновременно домодерновые (старше модерна), современные модерну, и вскоре станут современными трансмодерну. Постмодернизм является заключительным этапом современной европейской/североамериканской культуры, «ядром» модерна. Китайские или ведические культуры никогда не смогут быть европейским постмодерном, но являются чем-то совсем иным в результате своих конкретных корней.

Соответственно, постмодерн просто по определению не может предложить адекватных инструментов осмысления современного положения человека в контексте множества социокультурных привычек человечества, как и не может предложить адекватные описывающие/предписывающие практики по гармоничному развитию и освобождению человека как «производителя своей собственной исторической формы жизни».

В противовес постмодерну Дюссель выдвигает концепцию трансмодерновости (или транс-современности). Транс-современность предлагает подход, принципиально отличный как от универсальной освободительной идеологии модерна, так и от плюралистической идеологии постмодерна, зовущей к эклектике и деконструктивному релятивизму. В моём понимании, транс-современность призывает к критической археологии и критической генеалогии, т. е. к дальнейшей эволюции фукодианских методов исследования исторической уникальности наших социокультурных дискурсов и их отдельных практик во всей их множественности.

Журнал «Эрос и Космос» всецело присоединяется к этой агенде, продвигая транс-современный (в контексте эволюции социокультурных мировоззрений, археологически определенной выше) и транскультурный освободительный дискурс. Это совсем не то транскультурное, которое ищет компромисса между разными культурами и мировоззрениями — такой компромисс есть только в том самом «выхолащивании» бытия, сведению его к плоской схеме, которая как раз и будет лишена всяческого индивидуального и культурно-специфического. Такой компромисс будет лишь вызывать «вне-культурность», столь же лишенную смысла, как вне-телесность. Пока мы в теле, в мире, в опыте — мы в культуре. И транс-культурное, транс-современное, укорененное в контексте всего исторического процесса ³, льётся изнутри нашей обусловленности телом, психикой, культурой и социумом, не отрицая её, но активно задействуя.

Таким образом, мы продвигаем, с одной стороны, информацию и трансформацию русскоязычной культуры интегративными подходами и перспективами из мирового наследия досовременности, современности, постсовременности и транс-современности, а с другой — заново обретаем свои собственные культурно-исторические истоки и, тем самым, вооружаемся инструментами, при помощи которых мы могли бы внести русскую интегральную мысль и действие во всемирный диалог светских и религиозных культур, перспектив и подходов.

Мы провозглашаем превосхождение и включение, интегральный методологический плюрализм, постметафизику, трансдисциплинарность и транскультурность ⁴ нашими ведущими принципами, нашими критическими методами и нашей идеологией, направленной на освобождение человека и общества в контексте диалектического социокультурного развития.

Таким образом, на территории журнала «Эрос и Космос» мы прагматически задействуем образ будущего, в котором интегральный методологический плюрализм, постметафизика, трансдисциплинарность и транскультурность становятся ведущими принципами социокультурных, экономических и политических практик человечества, становятся ведущими принципами науки, технологии и духовности, и служат на благо мира, динамически корректируя себя через критические петли обратной связи. Такой образ будущего является одновременно и нашей целью, и нашим методом.

Мы стремимся к чистому воплощению Вечного Духа в сиянии наших душ и нашего разума, и провозглашаем своей целью освобождение и счастье всех живых существ.

Приглашаем всех заинтересованных авторов к участию в этом проекте. Пишите нам на editors@eroskosmos.org

Примечания

Оригинал текста был опубликован в журнале «Эрос и Космос» 27 ноября 2013 года

Сегодня воскресенье, 18 августа 2013 года, за окном тёплый вечер, клавиатуру моего Asus’а освещает желтым светом маленькая настольная лампа, и я печатаю эти буквы. Курсор мигает в начале следующего предложения. Появляется и исчезает. Появляются и исчезают звуки, доносящиеся с улицы. Появляются и исчезают физические ощущения. Возникают и растворяются мысли, чувства, состояния. Всё, что рождается — обречено уйти. Вкл — выкл. Вкл — выкл. Вкл — Выкл.

Но что-то меняется. Мир — не просто феноменологический стробоскоп. Феномены восприятия, возникая из вневременной Пустоты, разворачиваются во времени. И мир становится. Не каким-то конкретным (это можно осознать лишь post factum), а просто — становится, в настоящем времени. И у этого становления такой невозможный, и такой однозначно эротический вкус.

Кто же такой этот Эрот, и почему становление — эротично? В знаковом для западной цивилизации сочинении Платона «Пир» Сократ и его студенты дают определение эротическому импульсу. По словам одного из них, Аристофана, «любовью называется жажда целостности и стремление к ней… [Н]аш род достигнет блаженства тогда, когда мы вполне удовлетворим Эрота и каждый найдет соответствующий себе предмет любви, чтобы вернуться к своей первоначальной природе"[1].

Но что означает эта «жажда целостности»? И о чём ведётся речь, когда говорится о «первоначальной природе»?

Сократ начинает свои разъяснения с того, что Эрос (Эрот) — это всегда любовь к кому-то или к чему-то, и объект ее — то, в чем испытываешь нужду. По словам Сократа, нужда у нас в красоте и добре, а значит, само по себе Эрос лишен красоты и добра и нуждается в них. Собственно, Эрос потому и богом не является (ведь боги — прекрасны), и пребывает между людьми и богами, «заполняя промежуток между теми и другими, так что Вселенная связана внутренней связью».

Эротический импульс — это творческая природа Вселенной, стремящейся через смертность утвердить себя в вечности через бесконечное становление

Что же означает эта внутренняя связь Вселенной? Сократ в своём монологе приходит к тому, что эта внутренняя связь — творчество, или «всё, что вызывает переход из небытия в бытие"[2]. Цитирую далее по тексту:

Любовь — это стремление родить и произвести на свет в прекрасном… Рождение — это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. Но если любовь, как мы согласились, есть стремление к вечному обладанию благом, то наряду с благом нельзя не желать и бессмертия… А значит, любовь — это стремление и к бессмертию… Смертная природа стремится стать по возможности бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем — порождением, оставляя всякий раз новое вместо старого; ведь даже за то время, покуда о любом живом существе говорят, что оно живет и остается самим собой — человек, например, от младенчества до старости считается одним и тем же лицом, — оно никогда не бывает одним и тем же, хоть и числится прежним, а всегда обновляется, что-то непременно теряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще все телесное, да и не только телесное, но и то, что принадлежит душе: ни у кого не остаются без перемен ни его привычки и нрав, ни мнения, ни желания, ни радости, ни горести, ни страхи, всегда что-то появляется, а что-то утрачивается. Еще удивительнее, однако, обстоит дело с нашими знаниями: мало того что какие-то знания у нас появляются, а какие-то мы утрачиваем и, следовательно, никогда не бываем прежними и в отношении знаний, — такова же участь каждого вида знаний в отдельности… Так вот, таким же образом сохраняется и все смертное: в отличие от божественного, оно не остается всегда одним и тем же, но, устаревая и уходя, оставляет новое свое подобие… Бессмертия ради сопутствует всему на свете рачительная эта любовь.

Другими словами, эротический импульс — это творческая природа Вселенной, стремящейся через смертность утвердить себя в вечности через бесконечное становление. Эрос — это то влечение к самотрансценденции, которое заложено в проявляющемся и становящемся мире. Собственно, бесконечное становление мира и возможно лишь потому, что в основе его заложен принцип самотрансценденции, или Эрос.

Важно сказать также, что Платон (устами Сократа) предлагает и путь реализации, путь полного постижения человеком этого эротического принципа: от любви к «прекрасным телам» — к любви к «красоте души» — к любви к «красоте нравов» — к любви к «красоте наук»,

[П]ока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, [человек] не узрит того единственного знания, которое касается прекрасного, и вот какого прекрасного:
Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе, то самое… ради чего и были предприняты все предшествующие труды, — нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает.

Эта последовательность удивительным образом напоминает онтогенетическое развитие человеческой психики, исследуемое психологическими науками[3]: при адекватном и целостном развитии ребенок сначала постигает свою (и окружающих) телесность, затем учится взаимодействовать со своими чувствами и эмоциями (постепенно формируя своё характерное индивидуальное чувственное «я»), затем — формирует собственно личность через выход на территорию разума, мыслей и логики. Каждая из этих стадий превосходит и включает предыдущую, и каждая из этих стадий становится частью нас лишь со следующей стадии. Так, телесность становится подлинной основой нашей самости лишь на уровне чувственности, а чувственность дифференцируется и осмысленно включается в нашу самость с уровня разумности. Точно по этому же принципу, мы можем подлинно интегрировать нашу разумность и сознательность только со следующего уровня.

Дух одновременно является творческим импульсом и потенциалом становления Вселенной, и одновременно — самой Вселенной, исполненной эротического драйва самотрансценденции на пути к Духу

И этот следующий уровень, по словам Сократа (Платона), это то прекрасное, которое является «вечным, то есть не знающим ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения», и которое «само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает». Другими словами, это то, что в разных традициях определяется как Дух или Бог.

Тут следует на секунду остановиться и осмотреться. Как становится понятно из вышеизложенного, Дух одновременно является творческим импульсом и потенциалом становления Вселенной, и одновременно — самой Вселенной, исполненной эротического драйва самотрансценденции на пути к Духу[4].

Эта тема, в общем определяемая как отношение трансцендентного и имманентного, глубоко исследуется многими богословскими традициями различных культур Востока и Запада. Большинство этих традиций сходятся в том, что Бог/Дух находится вне проявленного мира, проявляясь как творение посредством своей (неотделимой от себя) энергии[5]. Традиции далее различаются не в самом этом понимании, а скорее в том, как они трактуют отношения Бога и Его энергии. Например, как писал св. Василий Великий, «мы утверждаем, что познаем Бога нашего по действиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Действия Его к нам нисходят, но сущность Его остается неприступною». В этом слышится схожесть с гаудия-вайшнавской философией, согласно которой отдельные души (дживы) хотя и неотделимы от Верховной Личности Бога (Бхагавана), но при этом никогда и не едины с ней — потому что только в отдельности, только при существовании Тебя, отдельного от меня, возможны отношения с Тобой. И эти отношения просто не могут не быть эротичными. Тут кажется уместно вспомнить «невест Христа»: как сказал ап. Павел в послании к коринфянам (обоего пола), «Я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (Кор 11:2).

В таком эротическом стремлении к соединению с Богом нет ничего удивительного. По словам христианского богослова Владимира Лосского, «в имманентности откровения Бог утверждает Себя трансцендентным творению… Бог имманентен и трансцендентен одновременно: имманентность и трансцендентность взаимно друг друга предполагают». И поскольку одно не бывает без другого, невозможно существование проявленного мира (энергии Бога) без желания этого мира взойти к Богу. Желания, замечу, абсолютно неосуществимого именно потому, что мы, с одной стороны, никогда и не были отдельными от Бога, а с другой — никогда не сможем быть с Ним едиными по самой природе Его предельной трансцендентности. Отсюда — отношения, вечно приближающие нас к Богу через эротическую самотрансценденцию и становление.

Таким образом, разворачивание проявленной Вселенной предстаёт перед нами (в такой картине мира), парадоксальным образом, как всё более возрастающая целостность (и ценность), причём целостность эта возрастает по мере эволюционного разворачивания Вселенной.

Этот момент требует пояснения. Если мы принимаем становление Вселенной как постоянное появление качественно нового (Вселенная не сразу научилась греческой опере и компьютерным вирусам), то количество того, с чем можно стать более цельным (весь проявленный Космос в своём многообразии внутреннего и внешнего[6]) тоже увеличивается.

Именно поэтому в одной из своих последних работ[7] Зигмунд Фрейд писал:

После долгих колебаний и размышлений мы решили допустить существование всего-навсего двух основных влечений, Эроса и влечения к деструкции… Целью первого является формирование всё больших структур и сохранение их в таком виде, то есть соединение, связывание, а цель другого — противоположна —устранение взаимосвязей, то есть разрушение вещей.

Фрейд истолковывает причины существования Эроса метафизически: «Можно допустить, что когда-то раньше живая субстанция была единой, потом была расщеплена и теперь стремится заново объединиться». Этими словами Фрейд вторит классическим традициям древности, предполагающим, в общих чертах, что Бог специально забыл себя, чтобы сыграть в игру узнавания самого себя. На страницах журнала «Эрос и Космос» я буду исследовать иную модель, представляющую постметафизическое толкование развертывания Вселенной, в которой исследование Духом самого себя не связано ни с самозабыванием, ни с саморасщеплением[8].

Впрочем, вне зависимости от того, забыл себя Дух или нет, он себя определенно узнаёт. И узнаёт эротически. Наша эротичность зовёт нас к телесной сексуальности, эмоциональной вовлеченности, увеличению нашего знания о себе и мире. В конечном итоге, наша эротичность зовёт нас к ежемоментному становлению, проявлению, действию. Мир — не просто феноменологический стробоскоп, но живой Космос, сочащийся божественным нектаром Эроса через каждую частицу своего непрестанного становления.

Примечания

1. Предварительное обсуждение метафизики и пост-метафизики см. ниже. ↩
2. Здесь уместно вспомнить выдающегося философа Альфреда Норта Уайтхеда, наряду с многими другими философами и богословами восхваляющего творческое начало мира. ↩
3. В частности, онтогенетическое развитие человеческой психики (или самости, т. е. нашего «я») исследуется психологией развития. См. труды таких ученых как Пиаже Ж., Кольберг Л., Коммонс М., Лёвинджер Д., Доусон Т., Фишер К., Киган Р., Гарднер Г., Кук-Гройтер С. и прочих. ↩
4. Не следует забывать, однако, и это тема других моих статей, что сама по себе такая онтология есть определенное мировосприятие с определенного уровня развития. ↩
5. Интересно, что в традициях кашмирского шиваизма или гаудия-вайшнавизма (кришнаизма), и в некоторых других традициях, отношения непроявленного и проявленного выражаются как мужское и женское. Шива проявляется как Шакти, его любимая. ↩
6. Узнать о том, что подразумевается под «внутренним» и «внешним», можно обратившись к другим статьям журнала (в т. ч. с помощью тэгов) или в ЧаВо. ↩
7. «Очерк психоанализа», 1940. ↩
8. Я полагаю, что эта модель более соответствует современности, и отвечает как созерцательным, так и научным критериям достоверности. ↩

Все мы стремимся к счастью и гармонии. Кто-то ищет этого в богатой жизни, кто-то в искусстве, кто-то в самореализации и раскрытии своего потенциала. Нет, не так… Все мы стремимся к счастью и гармонии, и понимаем критерий счастья сообразно нашему мировоззрению. В одном мировоззрении счастье и гармония — это семья и дети. В другом — достижение Царства Божия. В третьем — самоактуализация. Интегральный подход как мета-мировоззрение (т.е. такое мировоззрение, которое внимательно изучает и рассматривает различные мировоззрения) предлагает систему инструментов для самопонимания, для деконструирования своего мировоззрения и реконструирования его на новом уровне. Это требует пояснения.

Что значит — деконструировать своё мировоззрение?

Это означает тщательное и подробное исследование своего характера, своих целей и мета-целей, своих задач, своих пристрастий, своих способов взаимодействия с миром (а у каждого из нас есть как оптимальные, так и патологические способы), своих желаний, своих идеалов, своих критериев счастья и гармонии. Это исследование происходит через тщательное рассмотрение своей личной истории и своего культурного окружения, своего психотипа и уровня развития, а также спектра своих привычных состояний.

Благодаря такому деконструированию, мы можем дойти до основ своего мировоззрения, а значит, понять причины своих действий. Дело в том, что как сознательные агенты, мы никогда не действуем просто так. Любое наше действие основывается на наших сознаваемых или неосознаваемых установках, идеалах, пониманиях; на нашей обусловленности личной историей, образованием и окружением. И понимание основ нашей обусловленности даёт ключ к жизненной свободе и выбору своего Пути.

Что означает — реконструирование мировоззрения на новом уровне?

По определению одного из ведущих психологов развития, гарвардского профессора Роберта Кигана, переход по уровням зрелости заключается в том, что субъект одного уровня становится объектом субъекта следующего уровня.

Другими словами, находясь включенными в определенное мировоззрение, мы находимся внутри него и не можем объективно посмотреть на него и оценить. Как только мы начинаем деконструировать своё мировоззрение — т. е. разбирать его на отдельные объекты — мы начинаем процесс дифференциации, или отделения себя, своего «я», от своего мировоззрения. Оно становится объектом для нового, более широкого «я», которое превосходит и включает это мировоззрение с нового уровня.

Таким образом, развитие заключается, прежде всего, в смене мировоззрений, и эта смена происходит через превосхождение и включение. Некоторые современные школы духовности совершают ошибку, говоря о выходе за пределы мировоззрений целиком. Конечно, надличностные (трансперсональные) уровни существуют, как существуют и просветление и пробуждение к своей истинной природе. Ошибка заключается в том, что при этом предполагается полное отбрасывание Эго, т. е. психологической самости; однако, пока человек живёт, общается и вступает в отношения — психологическая самость (наше «я») всегда активна. И она всегда действует сообразно своему текущему мировоззрению.

Именно поэтому в Интегральной теории ставится большой акцент на понимание функционирования различных мировоззрений и переходов между ними, ведь только понимая своё мировоззрение и принципы его существования мы можем сознательно выбрать изменить его в сторону большей гармонии, целостности и счастья.

В Интегральной теории выделяются две основных составляющих любого мировоззрения: его глубинная и поверхностная структуры.

Глубинные структуры любого мировоззрения, согласно психологии развития (современная наука, изучающая фундаментальные принципы развития детей и взрослых), являются общими для всего человечества; исследователи выделяют несколько базовых стадий, через которые проходят (в случае взросления без серьезных патологий) все люди на Земле. Однако, чем взрослее становится человек, тем больше оказываются шансы «залипнуть» в очередной стадии. И поэтому в то время как практически все дети проходят через дооперациональную, конкретно-операциональную и формально-операциональную стадии (в терминах исследователя когнитивного развития Жана Пиаже), взрослые «залипают» на очередной стадии, не в состоянии двигаться дальше. Этому способствует и наше общество. И хотя исследователи уже выделяют около шести или семи базовых стадий развития — этих глубинных структур, присущих в качестве доступного потенциала всем людям — абсолютное большинство останавливается где-то на середине пути.

На глубинные структуры, чью последовательность определяют, например, так:

архаическая → магическая → мифическая → рациональная → плюралистическая → интегративная

накладываются структуры поверхностные, или культурные. Это значит, что мифическое, скажем, сознание, хотя и работает по сходному глубинному принципу, будет проявляться в разных культурах и индивидах по-разному.

Кен Уилбер, американский философ, предложивший концепцию и основные принципы интегральной теории в её современном виде, в своей книге «Интегральная психология» свёл воедино более ста теорий развития человека, западных и восточных. В своём интегральном подходе он соединяет глубинные и поверхностные структуры Востока и Запада, религиозные и светские, и предлагает целостную картину человеческого взросления. Он утверждает, что любые социокультурные практики, возникшие у разных народов в разные века, указывают на какую-либо из граней этого взросления, и весь фокус заключается в том, чтобы понять, что это за грани (а значит, увидеть и всю картину целиком — насколько возможно). Уилбер предлагает пользоваться данными исследователей психологии развития, и рассматривать различные мировоззрения — в том числе и мировоззрения различных религий с их концепциями спасения, и с их практиками по достижению этого спасения — как проявления различных глубинных структур (разворачивающихся относительно последовательно).

Что же со всем этим теперь делать?

Интегральная теория предлагает набор эффективных инструментов исследования нашей самости (нашего «я») в её глубинной и поверхностной структуре. Другими словами, исследуются и разбираются стадии развития, а также социокультурные способы проявления этих стадий. Становится прозрачным и понятным наше мировоззрение — то, как мы думаем, кем мы себя считаем, и как мы взаимодействуем с миром.

Также, предлагаются и способы работы с этим мировоззрением. Интеграция сотен западных и восточных путей развития предоставляет нам богатейшую картину возможностей и способов движения. В частности, Интегральная теория провозглашает союз психологии и духовности, и заявляет, что они неразрывно связаны. Психология основывается на работе с эго, или собственно психологической самостью — она учит, как сделаться более цельной и более здоровой личностью, с более гармоничными и красивыми отношениями. Духовность же ведёт за пределы самости, в безграничную и безвременную основу сознания, в надличностные измерения, к Богу. Следование лишь духовным практикам без понимания психологии способно принести больше вреда, чем пользы (например, см. исследование Лавджоя про «восходящие» и «нисходящие» духовные традиции); также и применение в жизни лишь психологии без понимания духовности не способно привести к окончательному счастью и гармонии. По метким словам Уилбера — «если вы не подружитесь с Фрейдом, то вам сложнее будет добраться до Будды».

Окончательное счастье и гармонию не найти только лишь внутри человеческого мира, как не найти их и только лишь за его пределами. Окончательное счастье и гармония находятся на месте соединения абсолютного и относительного, индивидуального и коллективного, внутреннего и внешнего, духовного и психологического. И это соединение не только умственное, но и воплощенное, практическое. И в этом и заключается интегральная жизненная практика.

У того нет осо­знан­но­сти, у кого нет осо­знан­но­сти тела.
Будда (aka Капи­тан Оче­вид­ность), Ангут­тара Никайя

Чем больше изу­чаю исто­рию ран­него буд­дизма, тем больше вос­хи­ща­юсь исто­ри­че­ским Буд­дой. Не тем Буд­дой, о кото­ром рас­ска­зы­вают в сказ­ках про принца, кото­рый нико­гда не выхо­дил за пре­делы дворца, и не тем Буд­дой, кото­рого фак­ти­че­ски обо­же­ствили в более позд­ние пери­оды эво­лю­ции буд­дизма, а исто­ри­че­ским Буд­дой палий­ского канона; Буд­дой, кото­рый был, в опре­де­лен­ном смысле, насто­я­щим рево­лю­ци­о­не­ром сво­его вре­мени, и кото­рого совер­шенно невоз­можно понять в отрыве от совре­мен­ной ему исто­ри­че­ской реаль­но­сти. Я имею в виду соци­аль­ное и рели­ги­оз­ное устрой­ство тогдаш­него обще­ства.

Соци­аль­ное устрой­ство обще­ства было при­мерно такое же, как и сей­час — касто­вое, а основ­ным рели­ги­оз­ным направ­ле­нием был брах­ма­низм. Жест­кость, кон­сер­ва­тив­ность и ригид­ность обще­ства под­дер­жи­ва­лась брахман­ской мета­фи­зи­кой — дол­жен быть поря­док, и для под­дер­жа­ния порядка нужны риту­алы. Соб­ственно, риту­а­лами брах­маны (или бра­мины) и зани­ма­лись. Жизнь — это цепь пере­рож­де­ний, и хоро­шее под­дер­жи­ва­ние порядка обес­пе­чи­вало хоро­шее пере­рож­де­ние — напри­мер, пере­ход в луч­шие касты, кото­рый невоз­мо­жен при жизни. И ещё два слова о метафизике. Абсо­лют­ная неиз­мен­ная реаль­нось — это Брах­ман, а в мире всё изме­ня­ется, но в чело­веке тоже есть некая неиз­мен­ная часть, кото­рая назы­ва­ется Атман, и кото­рая свя­зана с Брах­ма­ном. Т. е. посту­ли­ру­ется некое начало в каждом чело­веке, свя­зы­ва­ю­щее нас с веч­ным Абсолютом.

Что же делает исто­ри­че­ский Будда? Он исполь­зует язык бра­ми­нов, но в абсо­лютно в дру­гом кон­тек­сте, пол­но­стью опровер­гая и высме­и­вая их учение.

Напри­мер, он высме­и­вал под­дер­жа­ние миро­вой гар­мо­нии с помо­щью риту­а­лов. Ритуал в брах­ма­низме — сан­скара, а выпол­не­ние риту­ала — карма. Будда же исполь­зо­вал тер­мин сан­скара для опи­са­ния при­вы­чек сознания-поведения, кото­рые посто­янно про­из­во­дят новую карму и застав­ляют нас нахо­диться в сан­саре — т. е., дословно, «ходить по кругу». Сан­сара и нир­вана, кстати, это не суще­стви­тель­ные, а гла­голы, озна­ча­ю­щие, соот­вет­ственно, «ходить по кругу» и «сходить на нет». Таким обра­зом, в брах­ма­низме сан­скары и карма — это то, что люди должны делать для под­дер­жа­ния гар­мо­нии и порядка. Для Будды эти же тер­мины озна­чают то, что мешает достичь освобождения.

Говоря совсем про­стыми сло­вами, бра­мины утвер­ждают необ­хо­ди­мость под­дер­жи­вать вели­кий Поря­док и посто­ян­ство, а Будда гово­рит, что этот порядок — суть непо­сто­ян­ство и стра­да­ние, и только осо­зна­ние этого и выход из этого «порядка» при­не­сет реальное освобождение.

Далее, он высме­и­вает и кон­цеп­цию Атмана («Я» с боль­шой буквы), т. е. веч­ной души, связи чело­века с Абсо­лю­том. В брах­ма­низме даже самый нищий и обез­до­лен­ный нахо­дит уте­ше­ние в том, что он свя­зан с чем-то веч­ным и абсо­лют­ным. Будда же пол­но­стью это опро­вер­гает и заяв­ляет, что всё вза­и­мо­свя­зано со всем, и нет ника­кого Абсо­люта, кото­рый бы ни от чего не зави­сел. Поэтому, он выдви­гает кон­цеп­цию анатты («не-Я»), т. е. отсут­ствия какой-либо фик­си­ро­ван­ной и абсо­лют­ной сущ­но­сти, абсо­лют­ной основы нашей сознательной субъективности.

Всё это инте­ресно смот­реть именно в кон­тек­сте брах­ма­низма, пони­мая то, что и как именно кри­ти­кует Будда. Он любит играть сло­вами, непра­вильно цити­ро­вать Веды, шутить, даже про­каз­ни­чать. Даже в основе основ буд­дизма, т.н. Четырех Бла­го­род­ных Исти­нах (кото­рые гораздо кор­рект­нее пере­во­дить как «четыре обла­го­ра­жи­ва­ю­щие истины»), заложена насмешка над брах­ма­низ­мом. Потому что Будда пол­но­стью отри­цал касто­вость и бла­го­род­ство, осно­ван­ное на про­ис­хож­де­нии. «Бла­го­род­ный» — это брах­ман­ский эпи­тет, полагающийся по происхождению. Будда же исполь­зует это слово при опи­са­нии сво­его тезиса о том, что «стра­да­ние существует». Вот что обла­го­ра­жи­вает, по мне­нию Будды: пони­ма­ние этой про­стой истины, а не про­ис­хож­де­ние и не мета­фи­зика Абсолюта.

Вообще, Будда, насколько нам известно из исто­рии, был пер­вым чело­ве­ком, кото­рый учил, что осво­бож­де­ние доступно прямо в этой жизни и в этом теле, и отри­цал мета­фи­зику, веру и мистику. Мно­гие мета­фи­зи­че­ские пред­став­ле­ния в буд­дизме (абхид­харма) — это гораздо более позд­ний про­дукт; то, чему сам Будда, судя по всему, не учил. У самого же Будды всё про­сто (кхм-кхм-кхм):

Основу нашего чело­ве­че­ского мира (а согласно совре­мен­ным иссле­до­ва­те­лям, под «миром» Будда пони­мал мир субъ­ек­тив­ный, вос­при­ни­ма­е­мый) состав­ляют непо­сто­ян­ство, не-Я, и бес­по­кой­ная неудовлетворенность.

Наша пси­хика не может спра­виться с бес­по­кой­ной неудо­вле­тво­рен­но­стью, так как посто­янно под­пи­ты­ва­ется неве­же­ством (т.е. непо­ни­ма­нием сути вещей) и идущими из него цеплянием и отталкиванием, жела­нием суще­ство­ва­ния (т.е. невозмож­но­стью спра­виться с осо­зна­нием своей конечно­сти), жела­нием насла­жде­ния (т.е. невоз­мож­но­стью окон­ча­тельно удовле­тво­рить чув­ствен­ные жела­ния), и обладанием мне­нием (т.е. невоз­мож­но­стью не иметь какое-либо ограничивающее мне­ние или мировоззрение).

Всё это застав­ляет нас посто­янно ходить по кругу без воз­мож­но­сти выхода из этого круга (более позд­нее пони­ма­ние тер­мина сан­сара, как известно, это цепь пере­рож­де­ний, однако в ран­не­буд­дий­ской лите­ра­туре к этому фак­ти­че­ски нет аллю­зий, и вполне оправ­дана бук­валь­ная трак­товка — повто­ре­ние из раза в раз «обсес­сив­ного» пове­де­ния, невоз­мож­ность не посту­пать и не думать так-то и так-то).

Пра­виль­ное пони­ма­ние, а затем и выход вовне дости­га­ется через обу­че­ние, раз­ли­че­ние и практику.

Всё это воз­можно только в этом теле и через это тело.

Для Будды палий­ского канона прак­ти­че­ски нет мето­дов, кото­рые бы не были так или иначе завя­заны на тело и пси­хику. Когда я впер­вые стал читать про «новый бир­ман­ский метод» — т. е. широко сей­час извест­ную в мире тра­ди­цию випас­саны (Гоенка, У Ба Кхин, Махаси Саядо и пр.), на кото­рой осно­ваны, ска­жем, курсы по осо­знан­но­сти в Гар­варде и Оксфорде, и на кото­рой осно­вана широко исполь­зу­е­мая в запад­ных боль­ни­цах тех­ника MBSR («сни­же­ние стресса на основе осо­знан­но­сти») — я был потря­сён тем, насколько далёк я был от пони­ма­ния (не говоря уж о прак­тике) осознанно­сти. Напри­мер, вот как прак­тику осо­знан­но­сти опи­сы­вает Махаси Саядо на при­мере еды:

Когда смот­рите на еду — «смотрю, вижу».
Когда наби­ра­ете еду — «наби­раю».
Когда под­но­сите еду ко рту — «при­бли­жаю».
Когда накло­ня­ете шею впе­ред — «накло­няю».
Когда еда каса­ется рта — «при­ка­са­юсь».
Когда вкла­ды­ва­ете пищу в рот — «вкла­ды­ваю».
Когда рот закры­ва­ется — «закры­ваю».
Когда уби­ра­ете руку — «уби­раю».
Если рука каса­ется тарелки — «при­ка­са­юсь».
Когда выпрям­ля­ете шею — «выпрям­ляю».
Во время жева­ния — «жую».
Когда раз­ли­ча­ете вкус — «ощу­ща­ется вкус».
Когда про­гла­ты­ва­ете еду — «гло­таю».
Если при этом еда каса­ется сте­нок глотки — «при­ка­са­юсь».
Про­во­дите такое созер­ца­ние каж­дый раз, когда берете часть пищи, пока не закон­чите еду.

Я думал, что это интер­пре­та­ция слов Будды, неко­то­рая тех­ника, создан­ная на основе его уче­ния. Однако, ока­за­лось, что это, соб­ственно, и есть одно из самых ран­них уче­ний Будды, прак­ти­че­ски слово в слово! Вот, напри­мер, из Махасатипаттхана-сутты:

Когда монах идет, он рас­по­знает, что он идет; когда он стоит, он рас­по­знает, что он стоит; когда он сидит, он рас­по­знает, что он сидит; когда он лежит, он рас­по­знает, что он лежит; какое бы поло­же­ние ни зани­мало тело, он рас­по­знает это… когда монах шагает впе­ред и назад, он осо­знает это; когда он смот­рит прямо и в сто­рону, он осо­знает это; когда он сги­бает и раз­ги­бает конеч­но­сти, он осо­знает это; когда он носит накидку, ман­тию и чашу, он осо­знает это; когда он ест, пьет, жует, про­бует на вкус, он осо­знает это; когда он мочится и испраж­ня­ется, он осо­знает это; когда он идет, стоит, сидит, засы­пает, про­буж­да­ется, раз­го­ва­ри­вает и мол­чит,
он осо­знает это.

Уди­ви­тельно!

Будда, кстати, с каж­дым гово­рит на его языке. Когда к нему под­хо­дят бра­мины, он исполь­зует их язык; когда к нему под­хо­дят аскеты — их язык; когда к нему под­хо­дят его уче­ники — их язык. Он реаль­ный чело­век, он шутит и отпус­кает кол­ко­сти. Он не сильно любит мистику и мета­фи­зику, выска­зы­ва­ясь доста­точно нели­це­при­ятно о «при­ду­ман­ных» богах и абсо­лют­ном. Он не допус­кает ника­кого «уте­ше­ния страж­ду­щим», раз­ру­шая все основы веры в мета­фи­зику, выводя за пределы миро­воз­зре­ний, и воз­вра­щает всех прямо в тело в насто­я­щем моменте, отри­цая всё, что с этим не свя­зано.

Чем больше изу­чаю, тем больше раду­юсь, удив­ля­юсь, проникаюсь.

P. S. Про ран­ний буд­дизм, т.н. «буд­дизм до тхе­ра­вады», его исто­ри­че­ский кон­текст, кор­рект­ность и некор­рект­ность переводов обще­при­ня­тых тер­ми­нов, лич­ность Будды и его уче­ние, можно узнать, во-первых, из самого Палий­ского канона; во-вторых, из книг Ричарда Гом­бриха «How Buddhism Began: The Conditioned Genesis of the Early Teachings» и «Theravada Buddhism: A Social History from Ancient Benares to Modern Colombo», а также из книги Сти­вена Бэтчелора «Confession of a Buddhist Atheist»; в-третьих, из кур­сов лек­ций, напри­мер, Сти­вена Бэт­че­лора и Джона Пикока.

Не знаю, почему в кни­гах по само­раз­ви­тию так мало об этом гово­рится… Почему в кни­гах о раз­ви­тии чело­ве­че­ского потен­ци­ала гово­рится, в основ­ном, о том, насколько это пре­красно и здо­рово, и насколько это чело­ве­че­ству необ­хо­димо на нынеш­нем этапе эво­лю­ции. Почему это пока­зы­ва­ется дви­же­нием от тем­ноты к свету, от неве­же­ства к зна­нию, от несчастья к сча­стью, от неудо­вле­тво­рен­но­сти к удо­вле­тво­ре­нию. Воз­можно, авторы нико­гда не испы­ты­вали насто­я­щей транс­фор­ма­ции на своей шкуре? Или же это реклам­ный ход, при­зван­ный заста­вить людей куда-то «расти» и «раз­ви­ваться»? И конечно, осо­бенно занятно зву­чат при­зывы к раз­ви­тию на благо всего чело­ве­че­ства; при­зывы к дви­же­нию, прикрываемому «высо­кими» идеалами.

Раз­ви­тие все­гда кри­зисно. Нет раз­ви­тия без кри­зиса. Не бывает. Эво­лю­ция — это не дви­же­ние к свет­лому буду­щему, и не выжи­ва­ние силь­ней­ших. Эво­лю­ция — это адап­та­ция к посто­янно изме­ня­ю­щейся среде. Но окон­ча­тельно адап­ти­ро­ваться невоз­можно — ведь всё посто­янно изме­ня­ется. А всё изме­ня­ется, потому что невоз­можно окон­ча­тельно адап­ти­ро­ваться — забав­ный замкну­тый круг. Еже­мо­мент­ное изме­не­ние и адап­та­ция к этому изме­не­нию (асси­ми­ля­ция и акко­мо­да­ция, в терминах Жана Пиаже) накап­ли­ва­ются до кри­ти­че­ских вели­чин, побуж­дая к каче­ствен­ной транс­фор­ма­ции, к отбра­сы­ва­нию ста­рого кокона. Как только ста­но­вится ком­фортно в оче­ред­ной системе — тут же про­яв­ля­ется дис­ком­форт нового уровня, и нужно снова дви­гаться дальше. Как у «Аква­ри­ума», неве­ро­ятно точно:

Дви­гаться дальше, как страшно дви­гаться дальше.
Выстроил дом, в доме ста­но­вится тесно, на улице мок­рый снег.
Ветер и луна, цветы абри­коса — какая терп­кая сла­дость;
Ветер и луна, все время одно и то же; хочется сде­лать шаг.

Рож­ден­ные в тра­вах, уби­тые мечом, мы думаем — это важно.
А кто-то сме­ется, глядя с той сто­роны — да, это мастер иллю­зий.
Про­стые слова, их стран­ные связи — какой без­от­каз­ный метод!
И я вижу песни, все время одни и те же: хочется сде­лать шаг.

Ино­гда это странно, ино­гда это больше чем я;
Едва ли я смогу ска­зать, как это застав­ляет меня, про­сит меня дви­гаться дальше.
Как страшно дви­гаться дальше!

Но я еще помню это место, когда здесь не было людно.
Я остав­ляю эти цветы для тех, кто появится после.
Дай Бог вам покоя, пока вам не хочется сде­лать шаг.

А ведь нет ника­кого выбора, ведь изме­не­ние всего нико­гда не пре­кра­ща­ется, про­цесс на то и гла­гол, чтобы происходить. Отгла­голь­ное суще­стви­тель­ное — бытие и ста­нов­ле­ние. Изме­не­ние неиз­бежно — откуда взяться выбору? Единствен­ный выбор — под­чи­ниться изме­не­нию, каким бы болез­нен­ным оно не было. Или, что выби­рают многие — как можно силь­нее ста­раться не обра­щать на это вни­ма­ния. «Дай Бог вам покоя, пока вам не хочется сделать шаг». Как только появ­ля­ется это жела­ние — всё, обрат­ного пути нет. Очень хочется снова забыться, закрыться, убе­жать, рас­тво­риться, поз­во­лить себя обду­ра­чить, зату­ма­нить. Но не полу­ча­ется. «Едва ли я смогу ска­зать, как это застав­ляет меня, про­сит меня дви­гаться дальше». Потому что тянет, как упру­гим кана­том, опу­тав­шим всё тело, и вокруг уже пустыня, а я всё ещё цеп­ля­юсь кор­нями за землю в тщет­ной попытке убе­дить себя, что вокруг полно живи­тель­ной влаги. Всё, что угодно, только лишь бы не изменение.

За сотни тысяч лет эво­лю­ции, наши пси­хо­ло­ги­че­ские лич­но­сти научи­лись иде­ально сопро­тив­ляться изме­не­ниям, иде­ально себя обма­ны­вать. Соб­ственно, пси­хо­ло­ги­че­ская лич­ность — это и есть сопро­тив­ле­ние изме­не­ниям. Уни­вер­саль­ное уравнение:

я = сопротивление

Нет, «я» — это не плохо и не хорошо, это про­сто защит­ный меха­низм, неко­ге­рент­ное облако того, что в пси­хо­ло­гии назы­ва­ется копинг-стратегиями. Не слово «я» само по себе, не поня­тие, а всё мировоззре­ние, завя­зан­ное на лич­ность; всё миро­про­стран­ство, опи­сы­ва­е­мое лич­ным (и кол­лек­тив­ным) миро­воз­зре­нием. И един­ствен­ный выбор, кото­рый я нашел за годы иссле­до­ва­ния — это про­сто при­знать это. При­знать, что за раз­ви­тием не стоит ника­кого жела­ния стать лучше, жить на благо чело­ве­че­ства, расти для осво­бож­де­ния всех живых существ, рас­кры­вать в себе зало­жен­ный духов­ный потен­циал, а про­сто бес­плод­ная попытка так иде­ально адап­ти­ро­ваться, чтобы пере­стало чесаться. Гово­рят, буддийско-индуистский тер­мин дукха неверно пере­во­дится как «стра­да­ние», более точный его перевод — «бес­по­кой­ная неудо­вле­тво­рен­ность». Не знаю, верно ли это с эти­мо­ло­ги­че­ской точки зре­ния, но бес­по­кой­ная неудо­вле­тво­рен­ность — это именно то, о чём я говорю. Един­ствен­ный насто­я­щий мотив дви­же­ния, кото­рый можно при­кры­вать, можно зама­зы­вать чем угодно в попытке сделать так, чтобы пере­стало чесаться. И един­ствен­ный выбор — это при­знать это, войти в это, стать этим, пере­стать сопро­тив­ляться изо всех сил; уви­деть это дви­жу­щей силой жизни и отдаться ей.

Абсурд­ность ситу­а­ции, конечно, в том, что при­зна­ние это, выбор этот — это тот же копинг, надежда лич­но­сти, что тогда-то нако­нец невы­но­си­мая чесотка пре­кра­тится. Мастер­ская уловка: «Я сда­юсь… А теперь, сде­лай мне хорошо!»

Что такое насто­я­щее при­зна­ние? Насто­я­щий отказ от сопро­тив­ле­ния? Воз­можно ли это вообще? Кому возможно?

Всё, что угодно, только бы не поте­рять кон­троль над ситу­а­цией. Ни при каких усло­виях. Никогда.

Говоря о том, что «всё чешется», я не имею в виду какие-то мета­фи­зи­че­ские кате­го­рии. У меня ато­пи­че­ский дер­ма­тит — тол­ком не под­да­ю­ще­еся лече­нию забо­ле­ва­ние, выра­жа­ю­ще­еся в при­сту­пах чеса­ния, болез­нен­ных покрас­не­ниях, ранах и корках по всему телу и общей силь­ной сухо­сти кожи. Ато­пи­че­ский дер­ма­тит сопро­вож­да­ется силь­ными при­сту­пами раздраже­ния и депрес­сии, и каж­дый раз новой топо­ло­гией в пери­оды обостре­ний. С 2008 года у меня был период ремиссии, в кото­рый забо­ле­ва­ние фак­ти­че­ски никак не про­яв­ля­лось, а с осени про­шлого года оно про­яви­лось с новой силой. Раз­дра­жа­ю­щим фоном посто­янно зудит всё тело, лока­ли­зу­ясь кон­крет­ными при­сту­пами раз в пару часов. Ино­гда это похоже на кома­ри­ные укусы, а ино­гда хочется отре­зать от себя куски плоти, отгрызть себе руки, снять с себя кожу. Этот зуд сложно игно­ри­ро­вать, но только сей­час я начи­наю с ним по-настоящему рабо­тать, изу­чать, пони­мать, слу­шать. Это уди­ви­тель­ный союз­ник, не поз­во­ля­ю­щий сра­ба­ты­вать более при­ми­тив­ным копинг-стратегиям, закры­ва­ю­щим глаза на необ­хо­ди­мость дви­же­ния, на необ­хо­ди­мость транс­фор­ма­ции. Поэтому путь только один — мак­си­мально пере­стать, насколько воз­можно, сопро­тив­ляться этому про­цессу бытия и ста­нов­ле­ния, и ныр­нуть в это с голо­вой. Погру­зиться в бес­по­кой­ную неудо­вле­тво­рен­ность, кото­рой я явля­юсь, не пыта­ясь с этим как-то спра­виться, затор­мо­зить, свернуть.

Быть собой, не обма­ны­вая себя.