Продолжение перевода книги Шинзена Янга «Наука просветления: Как работает медитация». Предыдущие части можно найти по тэгу «наука просветления».

Взросление

Я родился в Лос-Анджелесе, в Калифорнии, в 1944 году. Мать говорит, что я был сложным ребёнком — любил ныть и жаловаться, легко возбуждался, капризничал, и со мной нужно было много возиться. Многие из моих самых ранних воспоминаний крутятся вокруг трёх тем: насколько сложно мне было справляться с физическим дискомфортом, насколько трудно было находиться рядом с людьми, переживавшими тяжелые эмоции, и постоянное ощущение возбуждения и нетерпеливости. Я в прямом смысле слова сходил с ума, если причинял себе какую-то физическую боль, или когда в комнате было слишком холодно или жарко, или когда болел. Я помню, как придумывал разные изощрённые стратегии, чтобы отложить, насколько возможно, визиты к дантистам (сверление!) и другим врачам (уколы!). Я просто не мог выносить боль любого характера.

Также, я был крайне нетерпеливым и непослушным в школе. Весь день я смотрел на часы, мечтая о том, когда стрелки покажут три часа пополудни, и я смогу уйти домой. Меня пугали и напрягали ситуации социального взаимодействия, а если кто-то из взрослых переживал сильные эмоции, то мне буквально нужно было выходить из комнаты. Когда внезапно умерла одна девочка из школы, чьи родители были близкими друзьями моих, то я просто не смог навестить её семью, потому что не понимал, что делать рядом со скорбящими людьми.

У меня была плохая успеваемость в школе, и это служило источником постоянного стресса для моих родителей. Если бы в то время существовал диагноз синдрома дефицита внимания и гиперактивности, то мне наверняка поставили бы его в серьезной форме, и прописали сильные медикаменты.

В общем, все мои гены и условия детской жизни делали меня явно «антимедитативным».

Когда мне было четырнадцать лет, я влюбился в азиатские языки и традиционные культуры Востока. В результате, вдобавок к обычной американской средней школе я начал посещать традиционную японскую. В 1962 году я закончил школу Венис Хай с клеймом социального изгоя-«очкарика». На той же неделе я выпустился с отличием из Института японского языка Сотелл, где был лучшим учеником класса. Институт хотел похвалиться белым учеником, говорящим на японском, так что меня выбрали произнести выпускную речь. Моих оценок из школы было недостаточно, чтобы поступить в колледж, но мой дядя Джек обнаружил интересную лазейку: вас могли принять в Калифорнийский Университет Лос-Анджелеса (UCLA), если у вас были плохие оценки, но вы показали себя хорошо в тестах, измеряющих потенциальный успех в колледже. Я довольно хорошо сдал эти тесты, и меня приняли в университет как потенциально одарённого студента.

В университете UCLA я специализировался на восточных языках, и в последний год обучения поехал студентом по обмену в Японию. Это был один из самых счастливых годов моей жизни. Я был в раю. В те времена говорить на японском было чем-то довольно редким для иностранца, но я мог говорить, читать и писать на японском как на родном. Передо мной были открыты все двери. Я практически не посещал университетские занятия, предпочитая исследовать культуру Японии. В частности, я увлёкся чайной церемонией сенча. Она выходила у меня довольно ужасно, поскольку по своей природе я был неуклюжим, раздражительным и не сосредоточенным. Но мне нравились эти занятия, потому что практически все остальные студенты были молодые, симпатичные девушки в кимоно. Я чувствовал себя словно в цветнике! Преподаватель чайной церемонии, вероятно, поняла, что мне нужна вспомогательная тренировка в том, чтобы повзрослеть, и предложила сходить в Манпукудзи, монастырь школы дзэн в Киото, с которым у неё были какие-то связи.

В монастыре я провёл месяц. Я не медитировал, но много общался с монахами, разговаривал с ними и узнавал о буддийской культуре. Они произвели на меня глубочайшее впечатление. Я ощущал, что они владеют секретом какого-то тайного ингредиента, позволяющего им быть глубоко счастливыми вне зависимости от внешних обстоятельств. И я ощущал, что они с готовностью поделятся со мной этим знанием, но не станут мне его навязывать. Если я хотел испытать это на себе, мне следовало проявить инициативу. Но, учитывая мою «антимедитативную» натуру, я пока ещё не был готов.

И всё же, даже просто общаясь с монахами Манпукудзи, я изменился. Меня очаровывали буддийские идеи и культура, пускай и с академической перспективы. После возвращения в Америку и окончания университета, я поступил в докторантуру Университета Висконсина на буддийские исследования. В конце 1960-х годов в Мэдисоне было «жарко». Я участвовал в антивоенных протестах, нанюхался слезоточивого газа и наполучал дубинкой от городской полиции, существенно улучшил свой санскрит, изучал тибетский и пали, и читал буддийскую классику на её родных, канонических языках. Летние каникулы я проводил в Сан-Франциско, знакомясь с марихуаной и ЛСД. Всего за два года мне удалось закончить всю свою учёбу в докторантуре, и я снова отправился в Японию, на этот раз — проводить исследования для докторской диссертации.

В те времена в Университете Висконсина была самая большая в западном полушарии академическая программа по буддийским исследованиям. Заведовал этой программой Ричард Робинсон, мой руководитель, кумир и ролевая модель. Он был человеком потрясающих энциклопедических знаний, способным пошутить на санскрите и японском в пределах одного предложения. Его специализацией была буддийская логика — типы силлогизмов, похожие по стилю мышления на парадоксы Зенона, которые индийские и тибетские философы использовали, чтобы оспаривать «вещественность» всех вещей.

За это время произошли два события, радикальным образом изменившие ход моей жизни: одно из них случилось незадолго до отъезда в Японию, а второе — спустя год.

Шоколадное откровение

Как я уже упомянул выше, каждое лето во время учёбы в докторантуре я проводил в Сан-Франциско, где оказался вовлечён в наркотический «дух времени», царивший на пересечении улиц Хейт и Эшбери. Однажды мы с друзьями съели кислоты и пошли в кино на «Жёлтую подводную лодку». На следующий день я оказался один в квартире у друга и решил покурить немного гашиша. Когда меня «пробило на еду», я стал есть восхитительный, тягучий шоколадный брауни.

Я действительно проникся этим брауни. На несколько минут я вошел в состояние самадхи (экстраординарного сосредоточения), сфокусированное на вкусе и ощущениях этого пирожного во рту. Я настолько сконцентрировался на процессе поедания этого пирожного, что всё остальное просто отпало. Был только этот брауни.

Он был сладким и вкусным, но я также заметил любопытные свойства его текстуры. В нём были поры, вызванные пузыриками воздуха, и вокруг этих пор пирожное было более плотным, чем в других частях. По мере того, как я вновь и вновь откусывал от этого брауни, я ясно замечал воздушно-влажную текстуру теста, более плотные области вокруг пор, и пустоту внутри них. Помню, я подумал: «Поры столь же вкусны, как и само пирожное». В ту самую секунду попала двойственность существования и несуществования, и на мгновение я очутился в мире единства. Что-то ощутимо поменялось — радикальным образом.

Это изменение ушло не сразу, даже после того, как действие наркотиков полностью прекратилось. На протяжении двух недель я ходил словно в магическом мире. До того, как всё это случилось, истории из буддийских книг представлялись мне не более чем мифическими размышлениями и философскими умопостроениями, которым предавались учёные с большим количеством свободного времени. И вот, впервые в жизни, я осознал, что они не просто «высасывали» концепции «из пальца». Они пытались описать что-то, что люди действительно переживают. Через несколько недель тот мой опыт превратился в приятное воспоминание, но он навсегда поменял моё понимание буддизма: теперь я знал, что некоторые части буддийской традиции, которые я изучал просто как философские концепции, на самом деле являлись прямыми описаниями реальных переживаний. И пусть в то время у меня не было способа вернуться к такому переживанию, но я хотя бы знал, что в буддизме было что-то помимо своеобразной культуры, заумных размышлений и предрассудков.

Осмысляя этот мой опыт сейчас, после десятков лет созерцательной практики, я совершенно точно понимаю, что произошло в тот день в Сан-Франциско.

Такие спонтанные, преходящие микро-дегустации просветления не являются чем-то редким. Я предполагаю, что они случаются со многими, или даже с большинством людей. Обычно, эти переживания возникают внезапно, без предупреждения и без какой-либо предваряющей практики, и уходят через несколько минут, или часов, или дней. Теперь, когда я нахожусь в роли учителя медитации, ко мне регулярно обращаются люди, у которых были подобные спонтанные переживания — к сожалению, зачастую уже сильно после того, как эти переживания сошли на нет. Я не знаю точно, почему и как возникают такие спонтанные переживания, когда и с кем. В моём случае, наркотики могли способствовать этому, но явно не были центральным фактором, поскольку наркотические откровения исчезают по мере того, как наркотическое вещество метаболизируется, но моё переживание точно никуда не ушло. Я бы всё отдал за то, чтобы узнать, что происходит на нейрофизиологическом уровне с людьми во время подобных квазипросветлённых переживаний. Сам тот факт, что переживания единства и отсутствия «я» возникают у людей и безо всякой созерцательной тренировки или духовных воззрений, означает для меня, что просветление в каком-то смысле является естественным, и лишь ждёт того, чтобы проявиться. Когда мы наконец точно поймём, почему и как эти состояния возникают спонтанно, пусть и на краткие мгновения, у некоторых людей в определенных обстоятельствах, то вероятно сможем способствовать приближению «эры просветления» на этой планете. Именно поэтому, как я сказал выше, я бы всё отдал за то, чтобы узнать что происходит, с научной точки зрения, во время случаев, подобных моему «шоколадному откровению».

С другой стороны, хотя я и не знаю, почему такие переживания спонтанно происходят с некоторыми людьми, я точно знаю, почему у большинства они не задерживаются надолго. Тому есть несколько причин.

Первая из них заключается в том, что те люди, которые не занимаются регулярной медитативной практикой, чаще всего не обладают большой силой концентрации в повседневной жизни. И когда возникает переживание единства, отсутствия «я» или Большого «Я», им просто не хватает силы сосредоточения, чтобы взять это состояние в фокус внимания, и удерживать его в центре своего сознавания.

Во-вторых, даже если они обладают некоторой силой сосредоточения, им обыкновенно не хватает сенсорной ясности, чтобы отследить в режиме реального времени то, как возникает и уходит чувство самости.

Наконец, большинству людей не свойственны высокие уровни равностности в обычной жизни. Равностность — это способность позволять любым сенсорным переживаниям свободно возникать, не подавляя их, и свободно уходить, не отождествляясь с ними. После того, как на мгновение показалось состояние «не-я», вновь неизбежно появляется привычное старое «я». Не имея навыков отслеживания и равновесия, люди сразу же отождествляются со своей предыдущей привычно обусловленной самоидентификацией, и вследствие этого, восприятие единства сходит на нет.

И напротив, если спонтанному прозрению в единство предшествует некоторая степень развитой силы сосредоточения, сенсорной ясности и равностности, то человек cможет удерживать это прозрение в центре своего сознавания, и когда снова появляется старая привычная самость, не возникает необходимости снова отождествляться с ней. В этом и заключается различие между пиковыми переживаниями, вроде моего «шоколадного откровения», и реальным просветлением. Просветление — это не пик, с которого вы постепенно спускаетесь вниз. Это плато, с которого вы поднимаетесь всё выше и выше по мере того, как проходят месяцы, годы и десятилетия.